Он не пытался бежать, да и как убежать пешему от конных; он бросил шашку; он стоял подле умирающей Ласточки на коленях, склонив голову, тихо покачиваясь... «Что я сделал! И эта несчастная, милая, погубленная лошадь! А-а!» Весь дрожа, он поднял голову и увидел над собой черное небо и ослепительно сияющий черный диск солнца...
— А ну, встать! — сказал белогвардеец и толкнул его в спину прикладом.
2
— Вы — тот самый monsieur Жильяр?
— Oui, monsieur Колчак, — ответил Дзержинский с ужасным швейцарским выговором. — Вот мои бумаги... Умоляю вас, покажите мне скорей моего воспитанника... или того, кто себя за него выдает.
— Ах, какая незадача! — огорчился Колчак. — Он сейчас в Екатеринбурге, я оставил его там... Вы видите, как Омск переполнен.
— Да, вижу. Обстановка не для ребенка. Уж если ваша Ставка располагается в жалком вагончике... Но как же нам быть?
— Его привезут, — сказал Колчак; лицо его было довольно кислое... («Он вовсе не хочет, чтоб этот мальчишка оказался подлинным царевичем, — понял Дзержинский, — он сам метит на трон!») — А вы пока поживите у нас.
— Хорошо. А как он вам показался, этот мальчик?
— Мальчик как мальчик, — сказал Колчак, пожимая плечами, — блондин, хорошо сложен, есть сходство с фотографиями Алексея, довольно бойко рассказывает о придворной жизни. Правда, царевич — вы это знаете лучше меня — был болезненным ребенком; а этот здоров и крепок, во всяком случае с виду... И он не говорит на иностранных языках; утверждает, что забыл их от потрясений и переживаний.
— А что за предметы он демонстрировал? На нем были кольца?
— Да, было какое-то... Толстое золотое кольцо. Но он показывал в качестве доказательства своего царского происхождения вовсе не его, а медальон с прядью волос, утверждая, что это локон императрицы... Сами понимаете — это проверить невозможно.
Тон Колчака, когда тот говорил о мальчике, окончательно убедил Дзержинского в том, что Верховный Правитель вовсе не желает делиться властью с каким-то отроком, даже если тот окажется царевичем; однако он почему-то не расстрелял парня, а вызвал Жильяра... (Дзержинскому не пришло в голову, что Колчак — ученый и исследователь — просто хотел разгадать сию загадку из любознательности и научной честности.) Дзержинский смотрел на Колчака, пытаясь понять, что за человек перед ним. Александр Васильевич казался нервным, порывистым; взгляд его был остр и туманен одновременно; в губах что-то горькое и странное... «Говорят, он пьет запоями... Или — кокаин? Похоже, похоже... Однако дела у него идут неплохо. (Это происходило в начале лета 1919-го, когда у Колчака дела шли действительно еще неплохо.) Не прогадал ли я, поставив на красное? Колчак точно так же может служить моим тайным целям, как и Ленин. Открыться ему? Предложить союз против большевиков? Не сразу; подожду, осмотрюсь». И он ждал, осматривался, беседовал с Колчаком; взгляды их во многом сходились; меж ними даже возникла холодноватая приязнь...
— Будем называть вещи своими именами, — говорил Колчак, — ведь в основе гуманности, пасифизма, братства рас лежит простейшая животная трусость... Что такое демократия? Это развращенная народная масса, желающая власти.
— Власть не может принадлежать массам в силу закона глупости числа, — соглашался Дзержинский-Жильяр, — каждый практический политический деятель, если он не шарлатан, знает, что решение двух людей всегда хуже решения одного. А уж двадцать-тридцать человек не могут вынести никаких решений, кроме глупостей.
— Россия — страна патерналистская; русские всегда ищут строгого отца, что держал бы их железной рукою.
— Как это верно! Именно железной.
И они, взявши деликатно по дорожке с одного зеркальца, поглядели друг на друга с пониманием. «Я вотрусь к тебе в доверие, — думал Дзержинский почти нежно, — если кольцо мальчишки окажется тем самым — ты поможешь мне свалить большевиков и взойти на трон, а если нет — что ж, я буду продолжать поиски под прикрытием силы твоей армии; ты — тот, кто мне нужен; ну, а потом, естественно, я тебя использую и убью!»
— Александр Васильевич, я не хочу в ожидании приезда этого Алексея или лже-Алексея попусту терять время, — сказал он. — Желаю служить Белому движению.
— Что ж, monsieur Жильяр, нам нужны образованные люди. Я найду для вас должность при штабе. Вы согласны?
— Oui, mon General!.. Pardonnez-moi, mon Admiral!..
Когда связанного Ленина привели на допрос к какому-то белому полковнику и спросили его имя, он как мог приосанился и сказал важно:
— Я буду гутарить только с генералом Деникиным.
— Что-о? — расхохотался полковник и наотмашь ударил его по лицу рукою в белой перчатке. — А вот я тебя сейчас в расход выведу — не хочешь? Ты кто такой?! Мерзавец!
— Я бачу, господин полковник, у вас хватает гражданского мужества на то, чтобы оскорблять пленного, — сказал Ленин, сплевывая кровь.
— Итак, вы отказываетесь отвечать на вопросы?
— Да пошел ты... — пробормотал Ленин и отвернулся.
— Я прикажу вас выпороть шомполами, и тогда вы заговорите!
— Шиш тебе.
— На выбор: или ты, собака, сейчас же развяжешь язык, или через десять минут будешь поставлен к стенке! Ну?!
Владимир Ильич стоял молча; вся жизнь его в эту минуту проходила пред ним, и он мысленно прощался со всем, что любил и что ненавидел. «Уснуть — и видеть сны, быть может... Какие сны в том смертном сне приснятся? Маруся... Инесса...» И почему-то с особенной болью подумал он о жене, которой никогда не любил...
Но тут вдруг один из офицеров сказал:
— Нет, господа; я чувствую по его речи и осанке, что это человек не простой. Это какая-то важная птица, быть может атаман... Нужно доложить о нем Главнокомандующему: возможно, он заинтересуется.
И Деникин, как ни странно, заинтересовался... Путь до Екатеринодара, где располагался штаб командующего Добровольческой армией, не был для Владимира Ильича слишком тяжел: его бодрость, веселые шутки и карточное мастерство вызвали уважение в конвоирах; ему, в свою очередь, приятно было для разнообразия пообщаться не с малограмотными казаками, а с интеллигентными людьми, знающими толк в довоенных парижских борделях; так что они в общем весьма неплохо проводили время. Вот только Ласточка, бедная, милая Ласточка все стояла у него пред глазами; он вспоминал, как лежала она на земле и, перегнув к нему голову, смотрела на него своим говорящим взглядом, и слезы наворачивались ему на глаза...
Доставив Ленина в Екатеринодар, его умыли, дали ему чистую одежду и повели под конвоем в штаб генерала Деникина. В штабных коридорах царили чистота и порядок, совершенно немыслимые для красных или зеленых; и, хотя белые были враги Ленину, ему против воли были приятны эти порядок, спокойствие и чистота. «Все-таки кадровые вояки — это не то что наши раздолбаи!» Его ввели в кабинет, большой и светлый; в кабинете было два человека: один надменный, высокий, осанистый красавец (это был начштаба Романовский), а в другом — толстом и низеньком, с небольшой бородкой и черными с проседью усами — Владимир Ильич узнал Деникина, которого прежде видел на фотографиях. Ему всегда нравился этот человек, и он не мог сейчас, как ни старался, вызвать в себе хоть каплю ненависти к нему.
