Птицын пил чай и думал, как лучше ответить.
- Смысл есть. Понять, зачем нас сюда закинули.
- Ты убежден, что, если вспомнишь прошлые жизни, это поможет тебе жить здесь и теперь?
- Почему нет? Пифагор, говорят, вспомнил все двадцать предыдущих жизней.
- Ну да! И Будда тоже... пятьсот прежних воплощений, сидя под деревом Бодхи в позе лотоса.
- Вот видишь!
- Пускай ты когда-то был слоном или китайским мандарином, - продолжал Миша, - ну и что? Сейчас ведь ты Птицын. Студент педвуза. И баста! Мне кажется, мы все влачим грехи Адама, изгнанного из рая. Нас облекли в "ризы кожаные", то есть тело. И мы не знаем, что с ним делать. "Дано мне тело. Что мне делать с ним? Таким единым и таким моим".
- Мандельштам?
- Он. Наше тело болеет, страдает, умирает, превращается в тлен - сгнивает, одним словом. В восьмом классе я прочитал в учебнике литературы строчку Некрасова: "О Муза! Я у двери гроба!.." Она меня пронзила. Я вдруг буквально, физически почувствовал, что смертен. Вот я живу, а через минуту меня нет: полная аннигиляция. Помнишь, как писатель в "Сталкере" говорит: "А потом от тебя останется куча не скажу чего..."
- Ну и что из этого следует? - прервал его Птицын.
- А то и следует, что если бы не Ассоль, не Эсмеральда, ни Патриция Хольман, меня бы уже здесь не было... Они меня и спасли. А теперь вот таблетки. Тазепам. Фенозепам. Реланиум. Транквилизаторы - мой Бог!
Лунин достал из кармана таблетки, проглотил одну, запил водой. Птицын разглядел название: "Тазепам".
- Всё это полумеры и самообман, - поморщился Птицын, допивая чай с плюшкой.
- Странно, что тебе никогда не хотелось напиться... -- Лунин закурил. - И не курил ты ни разу.
- Ну почему? - возразил Птицын. - Однажды я раскуривал сигарету для Верстовской. Стрельнул у прохожего и раскурил... боялся, не донесу.
- Это не в счет!.. - задумчиво протянул Лунин. - О чем мы говорили?
- О реинкарнации. Ты обещал объяснить, почему не видишь смысла в этой идее. Потом перешел на Адама и на то, как он съел яблоко, -- насмешливо перечислял Птицын. - В результате тебе приходится тяжело болеть... и пить таблетки, впрочем, ты их любишь... а также водку и... курить, как паровоз.
- Вот именно! Я тебе не рассказывал, как чуть не утонул в коровьем навозе?
Птицын с трудом выкарабкался из своих мыслей:
- Утонул? Когда это?
- В детстве.
- В навозе? Как это?
- В пять лет шел я с бабушкой по Ивантеевке. Меня облаяла паршивая, мерзкая собачонка, помесь таксы с пуделем... С тех пор терпеть ненавижу собак, а кошек люблю. Так вот, идет она на меня и рычит, а я от нее пятюсь... пячусь... задом. Бабушка ее отгоняет, но тоже боится. Я рукой махнул: пошла вон, пигалица! -- а эта сволочь как прыгнет, как вцепится в руку. Вот, до сих пор шрам.
Миша показал почти затянувшийся, рваный шрам на тыльной стороне ладони. Птицын провел по нему пальцем.
- После этого мне сорок уколов в живот кололи... от бешенства.
- В живот? Кошмар! А навоз при чем?
- С перепугу я угодил в навозную яму. Бабушка вытащила меня за шиворот. Если б не она, я бы здесь с тобой не сидел... не встречал Новый 82-й год.
- Удивительно! Такая маленькая, худенькая старушка. Как у нее хватило сил тебя вытянуть?
- Она была тогда помоложе. Да и мне всего пять лет было.
- Хороший город - Ивантеевка... - усмехнулся Птицын. - Гоголевский. Ямы с навозом граждане выкапывают прямо у дороги. Бешеные таксы бросаются на младенцев. Бабушки-Геркулесы ныряют в канализацию и отлавливают внуков. Не хватает только центральной площади с гигантской лужей; там копошится большая свинья и заглатывает цыпленка. Ну и забора с мусором. Все-таки непонятно, какое это имеет отношение к прошлой жизни.
- Тону я в навозе... чуть не захлебнулся... мне показалось, всё это уже было: и в дерьме я барахтался... Вдруг вижу: золотой яркий свет... В кромешной тьме. Представляешь? И тут бабушка меня вытащила.
- Интересно! - удовлетворенно кивал Птицын, в то время как Лунин принялся мыть посуду. - Между прочим, ты сам почти ответил на свой вопрос.
- Какой?
- В чем смысл идеи реинкарнации? Предположим, ты умер в прошлой жизни в выгребной яме... На редкость трагическая смерть! Я бы сказал - фатальная. Как ты там оказался? Тебя бросили враги? Или ты сам туда угодил, глядел в небо, на звезды, и бац?.. Неизвестно, да и не суть важно. Другое важно: ты начинаешь новую, сознательную жизнь с того же самого эпизода, которым закончил прошлую. Ты заново проживаешь одно и то же - тогда и сейчас. Как сказал Наполеон, история повторяется дважды: сначала - в виде трагедии, потом - фарса.
- Знаешь, я много раз представлял, как выглядит ад. И всякий раз одинаково: грешники барахтаются в каловых массах, только не коровьих, стараются выбраться на берег, а черти на берегу топят их железными крючьями, бьют по головам, по рукам...
- Вспомни Федора Павловича Карамазова: "Я отказываюсь верить в ад с железными крючьями... Это значит, что у них там, у чертей, железоплавильная фабрика. Не верю!"
- Господи! - вздохнул Миша, поставил тарелки на мойку и закрыл воду. - Нет ни одной мысли, о которой бы уже кто-нибудь не высказался... из великих. Все мысли застолбили...
Они перешли в комнату. Птицын ходил вдоль книжных полок и рассматривал корешки книг.
- Мне рассказывала маман, - продолжал Лунин, по-прежнему погруженный в свои мысли, - отцу перед смертью несколько раз снился один и тот же сон: как будто он падает в яму - всё глубже, глубже, точней, не в яму - в колодец, узкий черный колодец... И чем дальше летит, тем шире колодец... Отец просыпался, так и не долетев до дна.
- А от чего твой отец умер?
- Сердце. Инсульт. У меня в детстве тоже нашли врожденный порок сердца... Могу повторить судьбу отца.
- А сколько ему лет было?
- Дожил до скольких? До тридцати восьми.
- А тебе тогда?
- Одиннадцать. В последние годы он начал пить. Вообще, с его смертью странная история.... Маман не говорила, но, похоже, он ревновал.
- Были поводы? - уточнил Птицын.
- Не знаю. К дяде. Может, и были... Сразу после смерти отца мать не могла спать: он преследовал ее в сновидениях. Снился весь в крови, в бинтах... окровавленных бинтах... и потом их с себя сдирал... вместе с кожей. Или разбивал головой оконное стекло, резался, истекал кровью. Будто хотел прорваться куда-то... Маман стала пить снотворное. Прекратилось.
- Дядя - брат отца? - спросил Птицын.
- Двоюродный брат, - уточнил Миша.
- У дяди была семья?
