О мой мудрый отец, останьтесь со мной здесь, в самом центре греха, — эту гадость необходимо уничтожить. Пальцы капитана все ласкали и исследовали меня, и вскоре он сказал: «О, как вы влажны, мадонна Лоредана. Постойте, не двигайтесь, вот так, я уже подготовил рукоять своего клинка и сейчас собираюсь погрузить ее внутрь и слегка надавить, да, так. Ах, вам это нравится, я вижу, что нравится, замечательно, идите же сюда и примите мой клинок». Так все и было, отец Клеменс, и я продолжу писать, я должна это рассказать. Капитан ласкал меня рукоятью своего клинка, он знал, когда быть нежным, а когда — напористым, и мой сад раскрывался ему навстречу, и наконец мне пришлось сжаться, стиснуть зубы и напрячь мои срамные части, только бы не показать, как я наслаждаюсь. А он сказал мне: «Жаль, что вы не видите лицо вашего мужа, он наблюдал за рукоятью в вашем саду и чуть не лишился чувств от восторга». Затем он добавил: «А теперь, госпожа Лоредана, давайте продолжим урок, вам еще предстоит кое-что выучить. Пока мы с вашим мужем и господином, сиром Марко, будем лакомиться фруктами здесь, наверху, вы отведаете сладкого десерта под столом. Вы должны показать всю свою преданность и почтительность». Он нагнулся, схватил меня за волосы и затолкал под стол так, что лицо мое оказалось между его ног. У него были большие руки, как у Агостино, и в полумраке я видела, как он расстегивает пуговицы, и вот прямо перед моим лицом оказался его сокол (как он его называл) и стал искать мои губы, а капитан в это время болтал с Марко и смеялся. К этому времени меня уже не надо было понукать, стыд оставил меня, я села на пол, придвинула его к себе, развела его колени и обеими руками схватила сокола и взяла головку в рот, словно собака, глодающая кость (так я была послушна), и сжимала губами шейку и глазок. Я настолько забыла честь, что сравнивала его с членом Агостино. Я не могла сказать, чей был больше или вкуснее, но я знала, что капитанов мне нравится больше, опасность обостряла чувства. И вот милая птичка в моих руках стала трепетать, послышался стон, и в рот мой брызнуло семя, я глотала и глотала, пока не осушила ее клюв. Я чувствовала, как распухли мои потаенные губы (еще одно из слов капитана), и хотела дотронуться до них, но как только я выпустила сокола, капитан вновь схватил меня за волосы и вернул на место. Он сказал: «Малышка Лоредана, покусывайте сокола нежно, потому что, если вы укусите слишком сильно, он вам отомстит. Я однажды убил так мальчика в Александрии, он укусил слишком сильно, и мой сокол протаранил ему горло. Спросите Марко, он знает всю историю». Я была очень нежна с его диким соколом, и вы понимаете, насколько опасно было мое положение.
Я хочу описать и другие подробности, но не стану, я поведаю всю правду и без них. Спустя какое-то время капитан разрешил мне присоединиться к ним, и я встала как раз между ним и Марко; они все еще сидели за столом. Мне нравилось все это, я привела в порядок платье, рукава, жемчуга и корсет, а они смотрели. Я двигалась медленно и аккуратно, не спеша поправила волосы, потом подняла юбку и поправила чулки, и они увидели то, чего не видят каждый день, потом я улыбнулась капитану, похлопала его по груди и засмеялась, но ничего не сказала, ибо была в себе не уверена: я могла сказать только что-то непристойное, а ведь наступит завтра, и тогда я раскаюсь. Они приготовили мне подарок, вот как им понравилось мое послушание. Марко и капитан сказали, что я была воистину скромна и покорна и оказалась храбрым сокольничим, поэтому они решили меня вознаградить. Моей наградой стал один из слуг капитана, молодой грек, которому заранее было велено приехать из Венеции на постоялый двор. Когда Марко вышел, чтобы позвать его, капитан достал полотняную маску и надел ее на меня, чтобы спрятать лицо, и усадил меня за стол, а тут вошел Марко с молодым человеком, который сразу же опустился под стол, он уже получил указания. Капитан подошел ко мне, взял меня за руки и велел мне позволить Джорджио делать то, что тот обучен делать. Затем он сказал несколько слов по-гречески. Я почувствовала, как юноша придвинул меня к краю скамьи, мягко поднял юбки, раздвинул колени и начал целовать мои бедра и блуждать руками по моему тайному саду, который вновь источал нектар, потом я почувствовала, как он прильнул к нему ртом. Капитан отпустил мои руки и сказал: «Джорджио ваш маленький раб, приказывайте ему, используйте его правильно, станьте повелительницей, заставьте его слушаться. Вперед, схватите его затылок, впустите его в свой сад, он ждет этого». И тогда Марко, который сидел за столом, тоже соскользнул вниз, и я увидела, как капитан опустился к нему, но я зажмурилась, кроме того, на мне была маска, что было очень кстати, ибо Джорджио был рядом, его рот у моих потайных губ, и чем больше он ласкал меня, тем ближе я притягивала его лицо, о, как близко он был! Я позволила ему все, мне казалось, что все его лицо во мне, и мы горели одним желанием. И когда мне захотелось кричать от удовольствия, я изо всех сил схватила бедного Джорджио за волосы, чтобы остановить его, и тесно прижала ноги к его ушам, и так мы замерли. А затем капитан велел мне лечь в постель и отвернуться от них троих, я так и сделала и закрыла руками уши, чтобы ничего не видеть и не слышать.
На следующее утро капитану пришлось уехать в Венецию, но сначала он вернулся с нами в Асоло, и я снова ехала за ним, и он вновь удивил меня. По пути он снял мою левую руку со своей талии и, положив ее ниже, велел там оставить, чтобы я почувствовала все его округлости. Он также научил меня одному слову, я его раньше не слышала даже от Большого Агостино. Жаль, что я не знала этого слова накануне. Это слово было — «манда», и он сказал, что моя годится для королей и воинов, и всю дорогу я чувствовала, как она трется о седло, поэтому я все плотнее прижималась к капитану и гладила его сокола, но он делал вид, что ничего не происходит, я не знаю, о чем он думал, потому что говорил он о другом, не помню о чем. Когда мы прибыли на виллу, он поспешил в Венецию, а я — наверх в свою комнату, заперла дверь и все прикасалась и прикасалась к своему новому слову, пока не почувствовала блаженства.
28. [Орсо. Исповедь:]
Отец Клеменс, только что здесь были облаченные в ливреи агенты Десяти, — здесь, где воды канала почти достают до окна этой старинной церкви. Прижавшись к ложной стене, я неподвижно застыл, как застывал некогда в своей пустынной пещере.
Я перехожу ко второй части моей исповеди, к мадонне Икс. Да будут Небеса моими свидетелями.
Вкратце история такова. Прошлым апрелем меня пригласили посетить одну даму из верхнего города; она болела уже много месяцев, и поскольку у нас были какие-то обязательства перед ее приходом, по крайней мере я так это понял, меня настоятельно попросили принести ей успокоение и оказать духовную поддержку в ее последние дни. Я отправился к этому бедному созданию, беспомощно лежащему в постели, но пылкому и истовому в своей преданности Иисусу и Марии. Она обычно с нетерпением ожидала меня, а по прибытии хватала меня за руку и жадно смотрела в глаза, и я проводил у ее постели по несколько минут почти каждый день. Я молился с ней и за нее, и пока я молился, она казалась воплощенным рвением. Пораженный ее скрытыми силами, я находил пребывание с ней очень живительным. Дух и тело, казалось, боролись в ней. Пока последнее слабело, первый укреплялся, и я готов был поверить, что душа ее жаждала телесной смерти, чтобы освободиться, проститься с заботами и обрести вечный покой. Гораздо чаще я обнаруживал эту добродетель — духовную силу перед лицом смерти — в женщинах, нежели в мужчинах. На пороге небытия мужчины, как ни странно, оказываются слабее.
