В тот момент, как Орсо и его сговор привлекли наше внимание в Совете, я почувствовал дурноту, покинул Дворец и отправился домой, чтобы повеситься. Почему я этого не сделал? Каждый раз, как только я собирался это сделать, я слышал голос Христа. Очень удобная отговорка, скажешь ты. Не думай так, Антонио. Христос неудобен. И еще одно страшное обстоятельство удерживало меня. Я должен был дождаться исхода всех несчастий монаха. Я должен был дождаться и увидеть, что с ним станет. Я не мог умереть в неведении. Затем всплыла история его кровосмесительной связи с Лореданой, и мне пришлось сидеть на слушаниях. Иисусе, те дни! Я не мог заснуть. Каждая жила в моем теле скрутилась от боли. Глаза и уши горели огнем. Половину времени я находился под действием лекарств. Спроси доктора Падована. Из-за нее, из-за этой адской боли я молчал в Совете, избегал людей, не встречался с тобой, не был похож на человека. Я рыл ногтями землю, словно раненая собака. А можешь ли представить, что я чувствовал, когда Орсо предстал перед Советом? Когда я увидел его лицо, как мог я желать его смерти? Как мог я подавить в себе стремление сохранить его жизнь для Лореданов? Как мог я приближать тот миг, когда я увижу это тело окровавленным и изувеченным? Каждая капля моей воли уходила на то, чтобы не закричать. Чтобы не броситься к нему, как обезумевший отец. Чтобы не обвинить во всем себя самого. Я любил эту девушку, мать Орсо, и я винил его в ее смерти.
Такова была моя жизнь в эти семь недель, и такой она остается. Если я не совладаю с собой и совершу греховный поступок, поблагодари за меня Бога, ибо я буду освобожден.
Я получил твое письмо. Ты говоришь, что удалился от общественной жизни и не вернешься. Антонио, заклинаю тебя, разреши мне в последний раз коснуться самого болезненного для нас вопроса. Возвращайся во Дворец. Возвращайся. В верхнем городе много достойных мужей. Мы все это знаем. Мы также знаем, что ты к ним не принадлежишь. Думаю, ты понимаешь, о чем я. Хоть раз в жизни послушайся меня, Антонио. Ты старый человек. Тебе осталось всего несколько лет, если вообще осталось, и слишком скоро оба мы предстанем пред истинным Судией. Тем не менее даже сейчас, после всего этого ужаса, есть время спастись. Возвращайся во Дворец. Заставь себя работать с достойными людьми. Обратитесь к нижнему городу. Внесите новые законы. Потрать свои последние дни, творя добро и справедливость. Пусть эта работа займет годы, но начни ее. Пусть она хотя бы начнется. Нельзя жить рядом со страданиями нижней Венеции, особенно с ужасами ее темного центра. Это как струпья проказы на нашей совести и человечности. И Христос не потерпит этого.
Ты понимаешь, почему должен сжечь это письмо, если только не хочешь, чтобы меня вернули в Венецию в цепях. Но тогда я не вернусь.
Да хранит тебя Господь от всякого зла. Бернардо.
55. [Вендрамин. Дневник:]
XXXI октября… Вся семья знала, что у Бернардо был незаконный сын. Несколько пожилых дядюшек и тетушек даже помнят его хорошенькую мать, Марию Брента. Но кто мог предположить, что этим сыном окажется брат Орсо? Ему дали слишком хорошее образование… некоторые вещи неожиданно становятся понятными, объясняется даже его привлекательность для Лореданы. Сегодня утром мы все пошли проводить Бернардо. Женщины несли цветы, дети — флаги нашего рода. Служили мессы за его благополучное плавание и возвращение домой. Это произойдет, возможно, через три года, если будет амнистия. Все плакали. Его сыновья, Якопо и Пьетро, и его брат Томмазо уже работают в Большом Совете. Планируют будущие браки, предлагают голоса, дают займы под низкие проценты.
56. [Сестра Полиссена Джустиниани. Письмо:]
Достопочтенному и уважаемому отцу Клеменсу, Орден миноритов. Да пребудет с вами Господь.
Пишу вам сразу же — как видите, я держу свое слово. Теперь, когда я стала настоятельницей, я могу делать все быстрее и незаметнее. Одна я знаю, как это письмо дойдет до вас, и его путь будет таким секретным, что я могла бы написать в нем обо всех тайнах мира.
Каким приятным сюрпризом была наша вчерашняя случайная встреча, настоящей благодатью, ибо я знаю, как вы заботились о благе моей дорогой кузины мадонны Лореданы Контарини. Она так восхищалась вами. В дни помрачения сразу после ее ареста только вы предложили ей помощь, и она до сих пор говорит, что сама смерть стала бы ее супругом, если бы не ваши утешительные слова и молитвы. Таким глубоким было ее отчаяние.
Осмелюсь вспомнить, что тогда же вас изгнали и запретили видеть ее, потому что ваше влияние на нее было слишком велико. И я благодарю Господа за то, что у нас были доказательства вашего отсутствия в Венеции в ту страшную ночь, после которой уже прошло пять лет, когда Лоредана побежала к площадке с кольями. Ведь были люди, готовые арестовать вас, вы оказались под подозрением. Проведя собственное расследование, я не смогла узнать, куда вы отбыли. Но теперь наконец вы в Падуе, целый и невредимый. Возможно, преподаете? Не важно. Радостно то, что Божьей волей мы нашли вас, а как еще объяснить то, что вчера я чуть не сбила вас с ног в этом глухом переулке? Быть может, вы надеялись увидеть меня у стен монастыря? Тем лучше. Когда завтра перед вечерней службой я увижу Лоредану и расскажу ей о вас, она возликует и, без сомнения, захочет с вами увидеться, но это было бы слишком опасно. Мне нет нужды напоминать вам о долгой памяти тех, кто правит этим миром.
А теперь позвольте мне рассказать вам о Лоредане, как я и обещала. Вы просили у меня подробный отчет. Представлю пока лишь набросок, ибо описание всех деталей заняло бы у меня несколько дней, и для письма это не годится. Вскоре вы должны приехать в Венецию на день, и я расскажу вам больше. Мы можем организовать встречу в моей приемной, несколько сестер будут вязать в одном углу, а мы с вами сядем в другом и тихо побеседуем. Вы даже сможете угоститься глоточком «Кандии» и щербетом, приготовленным в превосходной местной кондитерской.
Вскоре после ужасных событий Лоредана то впадала в возбуждение, то замолкала, и ничто не могло вывести ее из этого молчания. И я думаю, что в живых ее сохранил только будущий ребенок, забота о нем и желание родить его — это, и также ваши слова, обращенные к ней. Один вид пищи был ей отвратителен, но она не хотела терять вес, поэтому принуждала себя есть. Она должна была родить этого ребенка, и родить его здоровым. Она молилась со мной об этом, ни о чем другом мы с ней не молились. Я приходила к ней каждый день и надолго; помимо ее отца я была единственным посетителем. Больше никому не разрешалось ее видеть. Могущественные [Совет Десяти] строго за этим следили. Не могу описать вам, какая это была тяжелая зима, но нам предстояли еще худшие испытания. То, что она и ребенок сегодня живы, есть истинное чудо. Но до этого, о Небеса, я иногда и сама опасалась, что согнусь под тяжестью стараний и забот. Ее отец был непреклонен, и я не знаю, наказывал ли он ее или просто хотел замолчать всю историю, ведь он еще может каким-нибудь чудом стать дожем. Более я не буду говорить об этом.
Скандал во Дворце относительно поступка Лореданы постепенно угас. Ведь, в конце концов, она была не в своем уме, кстати, еще и поэтому ее беременность ускользнула от жадных глаз и болтливых языков. Когда сир Антонио сделал щедрое пожертвование монастырю, ей предоставили отдельные покои, а аббатиса была готова сделать для нее все, что угодно, — все. Итак, я думаю, месяца через четыре после ее ареста и всех отвратительных событий, после нового поворота руля [в должность вступил новый Совет Десяти] Лоредану освободили из монастыря. Но отец предпочел оставить ее там до тех пор, пока однажды ночью, когда приблизились роды, ее тайно не перевезли в небольшую обитель возле Мотты, и там она произвела на свет Орсино. Так она называет его, хотя при крещении он был наречен Бернардо Мария Мотта, в честь своего деда и места рождения. А Мария? — В знак обожания Лореданой Мадонны.
