Память моя возвращается к событию, произошедшему незадолго до того, как я покинул дом мессира Андреа. Мне было почти тринадцать, а Примавере четырнадцать. Все в ней нравилось мне, и я, бывало, украдкой поглядывал на нее, а она, как мне кажется, с удовольствием отвечала на мои взгляды. Однажды мы вместе гостили в деревне и в последний день нашего пребывания там увидели, как блестящий черный жеребец взбирается на кобылу. На следующий день, уже во Флоренции, после ужина мы на минуту оказались одни наверху темной лестницы, и она взяла мою левую руку и запустила себе под юбку, между ног. Моя рука погрузилась в настойчиво манящую мягкость, горячую от волос и пота, а потом Примавера вытащила ее, на мгновение поднесла к своему носу, затем к моему, чтобы я мог ощутить запах, и убежала. В изумлении я все прижимал пальцы к носу, охваченный удовольствием, страхом и стыдом. Я хотел последовать за ней, чтобы вдохнуть запах всего ее тела, но испуг сковывал меня.
С того дня девушка переменилась. Она сторонилась меня, вела себя, словно ничего не случилось, и больше не отвечала на мои взгляды. Может быть, все это мне приснилось? Мне казалось, что меня холодно отвергли. Она вдруг перенесла меня в другой мир, и теперь я остался там один. Воспоминание о ее мягком упругом лоне долго преследовало меня, и лишь спустя много лет я смог в этом исповедоваться. Это было слишком постыдно и одновременно слишком приятно. Мне не хотелось от этого отказываться. По ночам моя преступная рука словно светилась, источая сладостные обещания и запах счастья. Примавера будто передала мне и моей руке часть своей прелести.
Отец Клеменс, мои речи, должно быть, поражают вас своей непристойностью, но позже я смогу оправдаться, распутывая клубок своих мыслей. И если поток моих слов, изливающийся на бумагу под угрозой Совета Десяти, кажется слишком спокойным, объяснение сему кроется в днях моего пребывания в Сирийской пустыне, где я познал тайну самообладания. Я расскажу вам об этом.
Следующий документ был украден из архивов Венецианской тайной полиции, наводящего ужас Совета Десяти. Обладая достаточной властью, чтобы приостановить дебаты в Сенате, арестовать дворянина и казнить главу государства, дожа, члены Совета Десяти занимали свою должность в течение года и обычно избирались из правящего круга аристократов.
7. [Совет Десяти. Протокол заседания:]
24 сентября. Год 1529-й от Рождества Господа Нашего. Примечание: члены Совета заседали в масках.
Обвиняемый: Николо Барон. Торговец сукном, пятидесяти двух лет от роду, венецианец, житель нижнего города, района Канареджио, прихожанин церкви Сан Джоббе.
Показания… [опущено]
Совет: Господин торговец сукном, теперь мы желаем спросить тебя о маленькой колбаске с ядом, которую ты держал за щекой — или под языком? — откуда она у тебя?
Барон: Господа, я получил ее от нашего покойного собрата, аптекаря Ясоне Бионди.
Совет: Да, но разве это был обычный яд? Ведь не сам Бионди изготовил его?
Барон: Нет, господа, он сказал, что получил его с Востока.
Совет: С Востока? Когда и как?
Барон: Однажды я слышал, как он говорил, что яд был доставлен через пустыню, с берегов Черного моря.
Совет: Кто привез его в Венецию и у кого Бионди купил его?
Барон: Господа, я не знаю, простите меня. Аптекарь был не из тех, кто говорит о подобных вещах.
Совет: Хочешь сказать, что ты и твои товарищи клали в рот себе смертельный яд, не имея представления, откуда он взялся?
Барон: Мы знали, что он смертельный, господа, — мы верили в это, и этого было достаточно. И… и поскольку надо было лишь прокусить тонкую оболочку, проглотить его и умереть, зачем нам знать еще что-то?
Совет: Берегись, пленник, здесь мы задаем вопросы… Итак, как мы поняли из твоих путаных ответов, тебе кажется правильным и справедливым, что некие люди тайно привозят в Венецию партии ядов и засовывают их себе в глотку?
Барон: Господа, я не знаю, как ответить… И речи не было о партиях. Мы не продавали его. Каждый из нас имел при себе лишь… лишь необходимое количество.
Совет: Послушай, Николо Барон. Ты, староста церкви в нижнем городе, выдавал себя за хорошего человека и при этом никогда не задумывался о том зле, которое может принести тайный ввоз смертельных веществ в Венецию, не говоря уже об опасности лично для тебя?
Барон: Господа, я думаю, у каждого аптекаря в Венеции хранятся яды.
Совет: Вовсе нет! Это разрешено только отдельным дипломированным фармацевтам, и то под контролем магистрата по внешней торговле. Итак, давайте-ка поглядим: попытка самоубийства, контрабанда, яды. Только за это каждого из вас можно назвать преступником, не так ли?
Барон: Да, господа… Но это все делалось для высшего блага.
Совет: Для высшего блага? Что ж, так вот он, ваш заговор, ваши козни! Ты и другие члены вашего секретного общества поставили себя выше Венеции и презрели власти. Вы создали свое тайное общество, а затем… затем решили говорить от имени совести и от имени всех нас, всей Венеции. Но делали вы это за пределами города, во мраке вынашивая заговоры. И тебе не кажется это преступным?
Барон: Нет, господа…
Совет: Вот почему мы собираемся приговорить тебя к смерти.
Барон: Но, господа, помимо бесед и попыток связаться и поговорить с вами, со знатью, мы не видели иных путей исцелить недуг, которым охвачен нижний город.
Совет: Исцелить, ты сказал? Недугом были поражены вы, ты и твои сообщники, и мы вам не врачи.
[Опущено… Позже в тот же день]
Состояние заключенного, Николо Барона: Испытывает боли в запястьях. В остальном спокоен и готов разговаривать.
Совет: Пленник, твои сломанные запястья — плата за отказ признать то, что нам уже известно. Нам известно и многое другое, так что берегись. Итак, спрашиваем тебя в третий раз: сколько вас было в этой вашей секте?
Барон: Господа… я знал только четырех человек из моей секты, как вы ее называете. Всего нас было пятеро. Других я не видел, не представлял также, сколько еще существовало таких кружков, или групп по пять человек… Если я скажу, что шесть или семь, значит, всего было тридцать или тридцать пять человек, но я не знаю точно.
Совет: Послушай-ка, синьор торговец сукном. Старуха с косой стоит у тебя за спиной, можно сказать, ты у нее в руках. К чему делать свое положение еще более страшным? У нас нет ни малейшего желания пытать тебя снова, но некоторые вещи мы должны знать. Ты понимаешь? Ты назвал нам имена четырех человек. Двое наложили на себя руки, двое других исчезли. Значит, мы знаем имена только двоих живых. Подумай об этом. Или ты назовешь других людей, или мы перейдем к отчаянным мерам. Мы можем выжечь тебе глаза.
Барон: Умоляю вас поверить мне, господа! Вспомните, как мы использовали яд, подумайте об этом. Мы боялись, что нас предадут. Во всем соблюдалась секретность. Каждый из нас знал только членов своего кружка, и никого более. Благодаря этому ни один из нас не мог предать более пяти человек, включая себя. Ущерб, который мы при этом понесли бы, этим ограничивался.
