Ли Ду разостлал на земле свой скудный скарб и сел под воротами, лицом к стене. Мокрый снег хлестал его по лицу, но он не искал укрытия. Усталость и холод клонили его в сон, но он не разрешал себе сомкнуть глаз. Он пожевал немного риса, найденного в поле, на обобранных птицами колосьях. Ветер пронизывал его насквозь, прижимая к стене. Но Ли Ду не позволял себе прислониться к ней. Нет, он не станет искать тепла и удобства, чего бы ему это ни стоило. Ученик Будды должен вынести все. Он часто ночевал эти дни в открытом поле, в куче соломы, хотя мог укрыться в пещере, лесной избушке. Близость человеческого жилья часто искушала его, но он не поддался искушению. На восьмой день пути он чуть было не соблазнился ночлегом у какого-то расточительного мирянина: солнце уже садилось, когда он увидел вдруг в весело бегущем ручье несколько зеленых лапок кедра, плывущих по течению. Сначала он обрадовался и хотел было идти по ручью вверх, навстречу людям, ведь вряд ли эти ветки обломила кедровка. Ясно было, что где-то неподалеку жилище лесного отшельника или, может быть, охотника, что там накормят и обогреют его. Может, даже чему-нибудь научат. Но потом он решил, что человек, столь безжалостно относящийся к природе, вряд ли может быть ему полезен, а просто пользоваться ночлегом он не хотел. И он свернул в лес.
По пути в монастырь он ночевал под открытым небом, только несколько раз провел ночь в придорожных ступах, рядом с мощами святых Архатов, великих учеников Будды. Стуча зубами от страха, он все же оставался в ступе до утра, хотя и не смыкал глаз. Нет, он не уступил страху, не поддался холоду. Теперь это пригодится ему. Он вытерпит все и будет ждать у этой стены столько, сколько нужно, чего бы ему это ни стоило.
Ли Ду закрыл глаза и стал размышлять. Он сосредоточился на межбровье и вдруг почувствовал тепло. Усталость вдруг прошла, и он вспомнил того незнакомца, который брал у него хворост и водил его на постоялый двор. Незнакомец, правда, не заплатил ему, зато Ли Ду получил от него нечто большее. Эта сутра изменила всю его жизнь, буквально потрясла его. Пусть он немного понял из нее, но даже то, что понял, уже достаточно. Он понял гатху. Удивительный незнакомец, жаль, что он так и не увидел его лица. Даже читая сутру, он все время отворачивался от Ли Ду, как будто боялся, что его узнают. Вообще, все было довольно странно, и, если бы не сутра, он не знал бы, что думать об этом незнакомце. И что означал его золотой, который он так и не отдал ему? Что означали эти странные рисунки на дверях, изображавшие мальчика-пастуха? А эти песни Яо-цинь, запавшие ему в душу? О чем-то он уже начал догадываться. Собственно, первая догадка мелькнула в нем еще на восьмой день пути, в ступе, когда его испугал павлин. Тогда птица помешала его размышлению, и он упустил эту мысль. Теперь он может обдумать все без помех. Не вороны же, в самом деле, помешают ему сделать это!
Ли Ду представил первый рисунок, нанесенный на циновку, и сосредоточился на нем.
В первый день заблудившийся в чаще мальчик что-то упорно искал, ползая по земле. Весь в ссадинах и слезах, заблудившийся в чаще жизни, как в лесу, запутавшийся в паутине сомнений, продираясь сквозь буреломы отчаяния и страха, пересекая бурные воды страстей, падая и поднимаясь, человек вдруг начинает понимать, что им что-то утрачено, или, скорее, еще не найдено, не обнаружено в себе, потому что все, что до сих пор случалось с ним, не давало ему окончательного опыта, не утоляло жажды, не насыщало истиной жизни, ибо все, что ни приобретаешь вне себя, оказывается недостаточным. Значит, искомое — внутри нас, хотя мы все еще пытаемся по привычке искать его вне себя, все дальше и дальше уходя от дома. Ощущение потерянного, утраты возникает из-за того, что мы сбились с пути, потеряли себя в себе, добровольно пустившись в это бесконечное, полное опасностей, странствие, полагая, что искомое вне нас. И дом все дальше, воспоминания о нем становятся все более смутными. Стремление найти утраченное, любопытство, страх, отчаяние все глубже и глубже вовлекают искателя в джунгли сансары, различные представления об увиденном и услышанном хаотически нагромождаются в нем, создавая иллюзии, идеи об истинном и неистинном, правильном и неправильном, добром и злом разрастаются в нем, как корни сорной травы, множатся, как головы дракона. Но все, что можно назвать истинным или неистинным, жаром или холодом, добром или злом — любой из двух крайностей, — находится вне мудрости. Искомое же — Мудрость, Праджня, Просветление, Бодхи, Знание. Хотя человек часто не отдает себе отчета, что он ищет именно их: он лишь переходит от цели к цели, от опыта к опыту, полагая, что стремится к тому и этому, почти бессознательно, почти никогда не осознавая своего подлинного намерения. Пока воля его напрасных стремлений не будет истощена и не сложится наконец в некий окончательный опыт, и он не скажет себе: довольно, то, что я искал где-то там, за горами и лесами, находится совсем рядом, пока еще не знаю, где точно, но рядом. Эту первую стадию поисков Просветления можно назвать Поисками быка.
На второй день мальчик, припав к земле, разобрав до корней высокую траву и хворост, видит чьи-то неясные следы.
Теперь человек сталкивается с начатками истинного знания, переживает первые проблески мудрости. Опыт страдания, переполняющий его, переплавляется в опыт веры; с помощью сутр, размышления над жизнью и даже мирского знания он все больше убеждается, что избрал верный путь, хотя он еще полон сомнений и соблазнов, и помраченное сознание то и дело уводит его с дороги. Его разум все еще смятен, мысли о добре и зле все еще осаждают его сердце, и он не понимает, что часто не различает их в жизни только потому, что различает их. И все-таки он пристально, не отрываясь, смотрит на эти внезапно мелькнувшие в чаще следы, он уже отчетливо видит их, когда всматривается в них, и, когда они хотя бы раз смутно являются его духовному взору, никакие соблазны сансары уже не могут овладеть им. Эта вторая стадия духовных поисков может быть названа Обнаружением следов быка.
На третий день идущий по следу мальчик вдруг видит быка, мелькающего между стволами деревьев.
Теперь пастух может уже оторваться от неясных, то и дело пропадающих в мокрой траве и валежнике следов животного и идти за ним непосредственно, на его звук и образ. Пусть бык только еще неясно мелькает и часто исчезает в чащобе, но пастух уже не выпускает его надолго из виду.
Смутные предчувствия и догадки человека относительно истинного знания постепенно перерастают в уверенность, пока не становятся наконец личным опытом, пусть еще очень неясным и неопределенным, но уже непосредственно испытанным и очевидным. Здесь человек уже перестает полагаться только на догадки и глухой голос интуиции, поскольку искомое все чаще является ему как непосредственное, хотя и мимолетное, переживание, проблеск знания. Теперь он знает о существовании быка Знания не понаслышке, не из разговоров и книг, не по собственным глухим догадкам и предчувствиям — он уже видел не только следы, но и самого быка. Эта третья стадия поисков может быть названа Мельканием быка в чаще.
На четвертый день пастух, подкравшись к быку, внезапно выскакивает на поляну, пытаясь голыми руками схватить его.
