— Ага, — говорил папа, — тики шо, так сразу…
То вдруг начинали говорить во дворе, что наш барак назначен под снос, и всем дадут новые благоустроенные квартиры то ли в Черёмушках, то ли ещё дальше, на Гидрострое. И снова всеобщее возбуждение, планы, фантазии – как будем переезжать, да что возьмём с собой, да как там у нас будет ванна с туалетом… Потом является некто то ли из домоуправления, то ли из самого райисполкома и сообщает, что со сносом решено повременить. Как, почему?! Известное дело: прикинули, сколько народу в нашем «кубике», а это десять–пятнадцать одноэтажных бараков, да ещё целая улица старых частных домиков, где в каждом курятнике кто‑нибудь да прописан, и сочли невыгодным нас сносить, слишком много квартир надо будет отдать. Так что живите пока.
И снова все надежды на родную парфюмерку. Время от времени там возникает какое‑то шевеление и вроде бы начинают строить, и мама говорит, что теперь уж, если построят, то нам первым, а как же иначе, ведь столько лет…
Наконец дом – большой, девятиэтажный, кирпичный, со всеми удобствами – действительно начинают строить на противоположной от нас западной окраине города и строят лет, наверное, восемь, а то и все десять. И вот году уже в 1975–м стройка окончена, и дело доходит до главного – распределения квартир на фабкоме… О! Это была битва на Куликовом поле, это было сражение под… не знаю чем. В день решающего заседания мама пила валерьянку и держалась за сердце. Домой она пришла в каком‑то странном состоянии, как будто сама не могла понять, радоваться ей или опять рыдать. Ордер (смотровой) ей дали, квартира, как и положено, четырёхкомнатная. Но не в том новом девятиэтажном доме, который построила фабрика, а в старой хрущёвской пятиэтажке где‑то на Карасунах. Кинулись смотреть эту квартиру. Небо и земля. Дом старый, квартира на пятом этаже, комнаты смежные, разумеется, без ремонта и вообще…
— А вы сами куда съезжаете с этой квартиры? – спросила я, протискиваясь вслед за мамой в узкую прихожую.
Молодая женщина, хозяйка квартиры, не подозревая подвоха, честно призналась, что в новый дом на Тургенева.
— Дом парфюмерной фабрики? — уточнила я.
— Да, — подтвердила хозяйка, не скрывая радости.
— Мама, — сказала я, почуяв верный след. – Эта женщина работает у вас на фабрике?
Мама на всякий случай ещё раз внимательно на неё посмотрела и твёрдо сказала:
— Нет.
— А каким образом вы получаете там квартиру?
Та, все ещё не понимая, что происходит, выдала всё и всех. У меня, говорит, родная сестра там работает, юристом. Её временно наняли, пока дом не заселят, знаете же, при распределении всякое бывает, так что нужен юрист.
В то время я уже работала в газете.
— Передайте вашей сестре, что юрист скоро понадобится ей самой.
Вернувшись домой со «смотрин» квартиры, мама упала на диван, лицом в подушку и прорыдала весь вечер. На все разумные предложения с нашей стороны (пойти туда‑то, сделать то‑то) она отвечала, что у неё больше нет сил бороться.
— Зато у меня есть! – сказала я и наутро пошла по всем инстанциям. Фиг бы, конечно, меня где‑нибудь приняли и выслушали, если бы не удостоверение корреспондента хоть и молодёжной, но все же краевой газеты. А так – со скандалом, со скрипом, но мамино право заселиться в новую квартиру удалось отстоять. Правда, и юристка в новый дом все‑таки въехала (этой квартирой фабрика расплатилась с ней за её юридические услуги), зато сестра её так и осталась в своей хрущёвке.
— Боже мой, чего мне все это стоило! – говорила наша мама, переходя из комнаты в комнату и с невыразимой нежностью оглядывая пустые ещё, оклеенные дешёвыми жёлтенькими обоями стены…
Квартира была под самой крышей, на девятом этаже, окнами на юго–запад, так что после обеда солнце наполняло комнаты, и некуда было деться от палящих и плавящих его лучей, от влажной духоты.
— Ничего страшного, — сказала мама, — шторы повесим, вентилятор поставим. Зато вид из окна, посмотрите, какой красивый!
После нашего барака эта квартира казалась непривычно просторной и светлой – четыре комнаты, и все отдельные! Правда, одна из них совсем маленькая, но это ничего, зал зато большой.
— А лоджия какая! – восхищалась мама. – Здесь диван даже поместится, летом спать можно!
— Если комары не съедят, — добавлял папа.
Мама гордилась своей новой квартирой. Для неё это было больше, чем просто жилище. Это был итог всех её трудов, главное достояние её жизни, заработанное 35 годами непрерывной работы. Это была её сбывшаяся мечта и осуществлённая цель.
Первые несколько лет она все обустраивала и украшала свою новую квартиру. Даже заставила папу продать его любимый старенький «Москвич», чтобы сделать в ней более или менее приличный ремонт (не «евро», конечно, тогда таких ещё не делали, но все же). Куплены были, наконец, мебельная стенка, какие давным–давно стояли у всех, и мягкая мебель (в старой квартире все это просто не могло поместиться). Стало уютно и красиво. И все бы хорошо, но…
За год до новоселья, зимой, в мамин день рождения, умерла, не дождавшись новой квартиры, наша бабушка. Мы с Неллей вышли к тому времени замуж и ушли со своими мужьями на частные квартиры. Обе мы были уже на сносях и подниматься на девятый этаж пешком (лифт, как водится, заработал только через год), нам было трудно (не хватало ещё родить на лестнице), позже, с колясками, с грудными детьми на руках – тем более.
Так и вышло, что в долгожданной четырёхкомнатной квартире остались они вчетвером: мама, папа и две наши младшие сестры. Но вскоре уехала от них и Аллочка, завербовалась вместе с подружкой на Дальний Восток – в загранплаванье. А ещё через пять лет укатила и Женечка – в Москву, учиться.
— Вот так вот… — вздыхала мама. – Всю жизнь, самые лучшие годы, прожили черт знает в каких условиях, в тесноте, а сейчас, когда у нас есть такая замечательная квартира, все от нас разбежались…
Теперь с ними жил только лохматый тибетский терьер Митька. Но на все праздники, дни рождения (а если долго ничего такого не было, то хотя бы в субботу–воскресенье) все мы просто обязаны были приходить к ним в гости. Мама готовила всякие вкусности (о, этот вечный культ еды в нашей семье!), накрывала стол в зале, а папа занимал позицию в окне лоджии и караулил. Стоило нам появиться на углу у их дома, как он кричал маме:
— Рая! Идут! Дети идут!
Приходить полагалось всем вместе, с мужьями, детьми и даже, если хотим, с друзьями. Очень они радовались нашему приходу, одевались понаряднее, ставили пластинки… И очень обижались, когда мы, посидев немного за столом, начинали собираться.
— Ну, вот, — говорила мама. – Пришли, поели и уже уходите. А поговорить с родителями не надо?
— Мамуль, ну, мы ж вроде обо всём поговорили.
— Это у вас называется «поговорили»? Ну ладно…
