Это точно. Моя совесть была огромной мусорной кучей.
Отлично! Я бы предпочел всю жизнь работать на свалке!
Никакой совести! Это будет получше кладбища! А?!
------------------------ Я влезал в эти высоченные говноступы, ноги не сгибались, и я как на ходулях спускался с мусорным ведром наружу. Ветер срывал капустные листы, клочки газет, горелые спички...
Собака стояла у контейнера и ждала, что я принесу. А что я мог принести? Костей не было. В лучшем случае внутренности судака. Очистки картофельные. Упаковки от таблеток. Кровавые тампоны. Огрызок карандаша. Я высыпал все это, а она на меня смотрела.
Потом она исчезла. Я не заметил, так к ней привык. Как к дереву. А оказалось, она лежала у меня под ногами... Уже целый месяц она лежала, заметенная снегом.
------------------------ Я сидел и, не мигая, смотрел на эту ворону.
Она спускалась и садилась на труп. Она начинала свой пир. Потоптавшись на трупе, она отпрыгивала, будто играя. Будто танцуя. А потом снова взбиралась и на несколько секунд замирала. Вся черная, распустив лохматые крылья, будто укрывала свою добычу. Эти несколько секунд были особенными.
В это мгновение и ворона, и ее добыча сливались в одно целое. В одно единое и спокойно целое. Я сидел ошарашенный, вытаращив глаза... Так мы и были все вместе, труп собаки, ворона и мои широко открытые глаза. И в этот момент она погружала свой матовый клюв в собачью плоть. Потом, выхватив оттаявший кусок, подбрасывала его и заглатывала. Клюв начинал блестеть.
Я видел ясно этот блеск. Во всем этом была зачаровывающая сила слаженно работающего механизма. Она выхватывала плоть, подбросив, заглатывала. Снова погружала клюв, снова выхватывала и, подбросив, снова заглатывала...
Все это будто происходило в заколдованном городе. И ворона, и труп пса, и мои остановившиеся глаза — все мы были жильцами этого заколдованного города. Я смотрел, пока из глаз не начинали течь слезы. Во мне все останавливалось. Можно было отрезать ухо, я бы им и не повел. Можно было срезать пласт жира с пуза, я бы и не моргнул.
И когда наконец она улетала и все кончалось, я поднимал глаза, а вокруг все вертелось... Мир был другим.
Для меня это стало религиозным переживанием. В этом было столько свободы, столько могущества... Столько ярости и покоя...
Ночами я лежал с открытыми глазами и думал, думал, думал...
И однажды, обмочившись во сне, я проснулся и лежал мокрый и спокойный, в полной тишине, в самом чреве ночи...
Только сопение отца, тихий чуткий сон матери...
Эта ворона и мертвый пес вошли в меня в ту ночь. Это было как послание. Как знак.
Я так и пролежал до утра, завернутый в ледяную простыню, с открытыми глазами...
-------------------------
-------------------------
А потом, когда от собаки остался скелет с лоскутами шкуры, мы с Витькой ночью выкололи его из льда. Ворона выклевала глаза, но саму морду не тронула.
Она была так тяжела, эта собачья голова... Осторожно положили мы все на старый коврик, который Витька стащил у какой-то старухи из-под двери, и спрятали на нашем чердаке.
Мы молча все сделали. Молча поднялись в лифте, молча залезли по лестнице на чердак. Мы не произнесли ни слова в ту ночь. Это было как ритуал.
А потом вернулись по домам, и никто не заметил нашего отсутствия. Это точно. Почему-то было важно, чтобы все спали и чтобы это осталось тайной.
Кто обратил внимание на то, что труп собаки исчез... Никто. Да, может, исчезни весь город, никто бы не заметил. Также бы пошли утром на работу...
--- А ну давай! Быстрей! --- Что уселся там! --- Ты читаешь в клозете? --- Это тебе не библиотека! Собирайся! --- Мы уже опоздали! --- Где мой галстук?! --- Сигареты! --- Хватит реветь! --- Смени носки! --- А ширинка! --- Когда ты привыкнешь ее застегивать?! Ты же мужик!!! ---
------------------------ Он орал, а я, тупо моргая, думал: кто мне поможет отделить голову этой собаки? Он мне был необходим, этот череп.
Витька испугался. Впервые я увидел на его лице отвращение. Отвращение ко мне. И в эту минуту мне стало все равно. Я будто увидел трещину в доме, который я скоро покину.
-------------------------
-------------------------
«...Давай его завалим, — вдруг сказал я. — Убьем...» Витька шел рядом и встал как вкопанный. Я и сам не ожидал. Это было так просто! Витька стоял и моргал.
Действительно, пора было с ним что-то сделать! Это простое решение никогда нам не приходило в голову! А что может быть проще?!
Этот придурок терроризировал полшколы. Кто нес ему деньги, кто сережки сестры, кто пиздил обручальное кольцо у ослепшей бабушки...
Мне Маняка и двое его приятелей разбили нос в толчке. Два раза. Я держал руки в карманах, чтоб по яйцам не попали! С ними надо было иметь сто рук! Да и то бы не помогло.
Я ни хрена не успевал понять. Он орал и махал у меня перед носом своими ручищами. Он был воплощенный вырожденец! Сам ростом с таракана, вставшего на дыбы, а ручищи как у молотобойца! И при этом все в наколках! На пальцах кольца. На запястье надпись в кавычках: «Лорд»!
Батины дружки, сиделые, про таких говорили: «Весь на цырлах. Пантомиму пляшет». Это была действительно пантомима. Куда там Арто!
Он махал ручищами, я видел только эту наколку. Она мелькала перед глазами! Я не мог от нее отвести глаз. И тут — трах, и слезы из глаз! Трах еще разок — и пошла месиловка! Во мне уже тогда было весу как в молодом бегемоте. Но и подвижности столько же. А Маняка Лорд был верткий, как блоха. Он просто прыгал на грудь жертве и валил ее на пол в толчке. Прямо на зассанный кафель! А потом «пускал в пинки»!
Меня он свалить даже не пытался! Просто дал в нос, и я замотал башкой, как оглушенный. Я мог просто приобнять его — и потекла бы из него водичка! Но я ни хрена ничего не понимал! Все происходило или слишком быстро, или слишком медленно! «Давай! Давай, Маняка! — орали его дружки. — Вскрой ему ебало! Расколоти хлеборезку! Давай!..»
Он уже года четыре сидел в девятом классе. Переросток, похожий на старуху.
У меня все сжималось, когда я видел его вихляющийся силуэт в коридоре. Когда он плевал на спину «каждому второму»! Он был блатной. За него впрягались в его родном квартале на «Колыме».
Я улыбался ему. Всегда. Даже когда мыл свою морду в толчке! Видел его в зеркале, с сигареткой, прилипшей к губкам, и улыбался. Я знал, что стоит меня завести... Завести по-настоящему. Медленно, методично меня заводить...
Я знал его тело. Я его изучил при наших встречах в коридорах. Я знал все его уголки и закоулки, когда подглядывал, как он переодевается на физре. Это и было-то всего три раза, но я увидел, какой он! Какой он на самом деле! Без увеличительного стекла моего ужаса.
