Владимир спустился к пляжу – там, спрятавшись за скалой, лежала Ирэна. Рядом с ней сидела хозяйка гостиницы. Ирэна прикрыла лицо шляпой, а хозяйка, замотанная в причудливое парео, что-то возбужденно рассказывала.
Владимир пошел дальше по пляжу, рассчитывая пройти столько, сколько возможно. Но уже совсем скоро песок сменился камнями – скользкими, поросшими водорослями. Он разглядел крошечную тропинку, ведущую наверх, к дороге, и поднялся. Прошел еще немного, удивился, что тропинка ведет вниз, опять к морю, и вышел к кафе, точнее, забегаловке на несколько столиков, стоявших у самой кромки, на камнях. Увидеть кафе с дороги было невозможно, а тропинка, уходя за дверь, петляла уже в кустах за домом.
Он сел за один из столиков, грязных, покрытых одноразовыми бумажными салфетками, не единожды использованными, и поразился тому, что вода буквально подкатывает к ногам, застывая в полуметре, чтобы не смыть столы и стулья. Вид из-за столика открывался потрясающий – на гору, на крошечную рощицу. Было шумно – волны плескались справа и слева, оберегая сам дом и кафешку. И под этот шум Владимир готов был сидеть, пока не выгонят.
Кроме него, посетителей не было, что ему показалось тоже странным – такой вид, такое уникальное расположение и, судя по обстановке, настоящая домашняя еда. Меню также не подвело – написанное аккуратным детским почерком с рисунками, которые тоже выполнил ребенок. Собственно еда была простая: мясо (напротив детская рука нарисовала корову с тремя ногами), рыба (рыба была похожа на рыбу, правда, она улыбалась), домашнее вино (неизвестный художник изобразил бутылку, какую изображают на уроках живописи – с попыткой положить тени), пирог (тут оформитель не сдержался и нарисовал торт со свечками).
Владимир осмотрелся. Когда-то кафе процветало; во всяком случае, интерьер создавался не на скорую руку, а вдумчиво, профессиональным дизайнером. К потолку с разномастными балками – деревянными, необработанными, состаренными не искусственно, а временем – были подвешены затейливые украшения в виде рыб, бусин, керамических плиток. Ставни на окнах, добротные, расписанные цветами, давно требовали лака и краски. Но цветы были выписаны мастерски. И краски подобраны со вкусом. Да и сами ставни с вырезанными сердечками, птичками производили впечатление произведения искусства.
Рядом с кафе, чуть правее, разместилась собственная стоянка для машин, где торчал один-единственный велосипед. И не было бы в этом ничего удивительного, если бы не то, что парковка разместилась на пирсе, уходящем в море. И велосипед гордо стоял посередине, но с наклоном, как и положено, следуя парковочной разметке. К немалому изумлению, Владимир увидел и кнехты, и понтон, свидетельствовавшие, что кафе могло принять и гостей с яхт и лодок. Владимир поразился роскоши и шику, от которых сейчас остались лишь воспоминания.
Он задумался, как на пирсе парковались машины – три или четыре. Как они выезжали, каждую секунду рискуя свалиться в воду или, не соблюдя дистанцию, сбросить с пирса другую машину. Сам он не любил водить в незнакомых местах, не получал никакого удовольствия, и от необходимости общаться с другими участниками дорожного движения испытывал только дикую усталость. Но здесь он хотел бы оказаться на машине, хотя бы ради того, чтобы припарковаться посреди воды.
В кафе было по-прежнему тихо, не считая безумолчного гудения моря и успокаивающего плеска волн. Владимир встал и пошел на пирс, где немедленно оглох от обрушившегося на него крика. Там оказалось прибежище чаек. Они кружили над камнями, стараясь перекричать шум моря. Внизу, около подножия волнореза, на самых камнях, люди устроили мусорку – сваливали остатки рыбы, хлеба. Чайки хватали еду, обмениваясь истошными «ай, ай, ай, ай!», будто жалуясь на судьбу, и уходили на новый круг.
Владимир вернулся в кафе и снова сел за столик. Но теперь он был уже не один. За дальним столом устроился старик с палочкой, тот самый, за которым Владимир следил. И тут же из кухни вышла молодая женщина, беременная, на приличном сроке. Она несла лепешки, рыбу, вино… Молча поставила все перед стариком и ушла на кухню.
Владимир хотел ее позвать, раздражаясь по столичной привычке – где это видано, чтобы официантки, пусть и беременные, игнорировали клиентов, которых и так немного? Из двери, которая вела и на кухню, и, судя по всему, в жилые помещения, вышел еще один мужчина, с аккордеоном и трубкой в зубах. Он сел за столик у стены и поставил аккордеон рядом с собой.
Наконец, снова появилась беременная официантка и нехотя направилась к Владимиру. Следом за ней по пятам шла женщина лет пятидесяти. Владимир не был врачом, но ему показалось, что женщина больна. С ней явно что-то было не так – она улыбалась, как улыбаются дети, и цеплялась рукой за блузку беременной девушки, словно могла потеряться. Оказавшись рядом с Владимиром, женщина засмеялась и прикрыла ладонью рот, застеснявшись собственного смеха. Потом протянула руку и дотронулась до него, погладила его часы и втянула носом воздух, чтобы почувствовать посетителя.
Владимир сидел, боясь даже пошевелиться. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким незащищенным, будто голым. Ему было страшно оттолкнуть руку женщины, страшно произнести хоть слово. Поэтому он умоляюще смотрел на беременную, производившую впечатление нормальной. Но она терпеливо ждала, когда женщина потрогает Владимира за волосы, погладит его по щеке и снова спрячется у нее за спиной. Женщина подергала за блузку официантку, и та, вздохнув, кивнула: мол, да, я тебя поняла.
– Это меню мама нарисовала, – сказала официантка, и женщина, счастливо смеясь, снова прикрыла рот ладонью.
– Очень красиво, – выдавил из себя Владимир.
Он очень хотел уйти, но не мог. Ноги стали ватные, голова гудела, как будто он выпил молодого дешевого вина, которое быстро ударяет в голову и подкашивает на месте.
– Что вы будете? – спросила официантка, невольно облокотившись рукой о спинку стула.
Ей было тяжело стоять. Она положила блокнот на стол и другой рукой массировала себе поясницу.
– А что быстрее? – спросил Владимир.
– Рыба. У нас ее много – рыбак сегодня привез, спасибо ему. А за мясом надо ехать. Завтра не сможем. Возьмите рыбу, а то она пропадет, чайкам придется выбросить.
– Хорошо, давайте рыбу.
– Салат порезать? – спросила девушка. – Только у нас обычный. Помидоры и огурцы. Огурцы немного горчат. Жарко было, насос сломался, и поливали мало. Но есть можно. Если с маслом и солью. Мы едим. Будете?
– Буду.
Владимир искренне обрадовался. Он очень хотел салат с горчащими нечищеными огурцами. Сколько он их не ел? Да тысячу лет, с самого детства. Александра всегда чистила огурцы, считая, что в кожуре содержатся пестициды. Да и он сам чистил огурцы, потому что… Он не знал почему. Потому что чистил яблоки, груши и даже ошпаривал помидоры, чтобы избавиться от кожуры. Везде, и дома, и в ресторанах, и в кафе, куда он заходил на бизнес-ланч, все чистили, снимали, убирали, придавая любому блюду вид, далекий от натурального. Даже петрушка не имела права выглядеть естественно, а служила украшением в виде пыли или добавкой, которую не под силу оказывалось распознать во многообразии вкусов.
