– И найди, наконец, своего отца, где бы он ни был! И позвони своему брату. Скажи ему, что я хочу видеть своего внука.
– Или внучку, – подсказала Елена.
– Да, или внучку! Все-таки лучше девочка, как ты считаешь? Тогда я нарисую цветы на стене. Помнишь, как у тебя были? И балдахин над кроватью сделаем! Ты обожала в детстве спать под балдахином! – Ирэна опять отвлеклась на любимую тему.
– Помню, мамочка, – поддакнула Елена.
– Только никаких Барби и розового цвета! Терпеть не могу розовый!
– Конечно, мамочка. – Елена пыталась набрать номер на телефоне.
– И скажи своему брату, что я хочу видеть здесь мать ребенка. Кем бы она ни была. Сегодня же!
Елена убежала на кухню звонить. Над поляной повисла тишина, особенно прозрачная и оглушительная после громких споров. Владимир взял кусок хлеба и вымазал коркой оставшийся на тарелке соус. Давид молча разлил всем вино. Соня задумалась. Ирэна разносила свечи, расставляя их на столах и на тропинке – видимо, так она успокаивалась и думала о будущем семьи. Сколько длилось это молчание, временная передышка перед очередной вспышкой эмоций, выдох перед новым вдохом, никто не знал. Но все думали об одном: хорошо бы, чтобы тишина длилась как можно дольше.
На поляне появилась женщина, которую считали хозяйкой. Никто не заметил, как она ушла, но ее появление означало, что сейчас начнется новое действие. А драма это будет или мелодрама, предположить никто не мог. Хозяйка, имени которой Владимир не знал (так за глаза и звал – «хозяйка»), за это время успела сменить наряд и подправить макияж. Впрочем, до прически руки не дошли и сейчас, в обманчивом вечернем свете – при свечах, но еще не полном закате, с проблесками желтого, красного, – все заметили, что прическа не настоящая. Накладные пряди уже не удерживал лак для волос. Места «приколов» высвечивались, и хозяйка выглядела той, настоящей, какой и была – пожилой женщиной, излишне накрашенной и чересчур броско одетой. Даже ее многочисленные палантины выглядели как застиранные тряпки и сияли многочисленными затяжками на ткани и стежками штопки.
Хозяйка достала из сумки новую порцию кремов и начала расставлять их на столе. Но никто не захотел купить даже тюбик – было очевидно, что волшебные составы «не работают». И их владелица – тому подтверждение. Даже бусы и браслеты, которыми хозяйка была увешана как новогодняя елка, час назад казавшиеся прекрасным образчиком бижутерии, сейчас смотрелись дешево и старчески. Как будто бабушка выудила из шкатулки нанизанные на леску камни и стекляшки и вышла в свет, выдавая их за бриллианты. Серьги – большие, массивные, оттягивающие мочки, которыми восторгалась Соня, принимая их за семейные бриллианты, антикварные, с историей, сейчас сверкали задорным циркониевым блеском.
– Что-то случилось? – Поймав на себе взгляды гостей, женщина отвлеклась от занятия.
– Дорогая, – к ней подошел странный брат Ирэны, который так и держал в руках разодранную Соней головоломку, – а у меня есть дочь. Ты представляешь? Правда, это хорошо?
Мужчина улыбался и говорил так, как будто ему подарили новую игрушечную машинку, о которой он давно мечтал, но даже не надеялся получить.
– У тебя? Дочь? Это невозможно! – Она дернулась и порвала браслет, который тут же обнажил и дешевую леску, и стекляшки, которые звонко рассыпались по каменному полу бара. – Я так и знала! Я чувствовала! Всегда чувствовала! – воскликнула женщина. – Как ты мог? Когда? Как это случилось? Почему я узнаю обо всем последней?
– Мы, женщины, обо всем узнаем последними, – сказал Соня. Видимо, эта фраза ей очень понравилась.
– Только я не понял, кто моя дочь, – сказал мужчина задумчиво.
Владимир поймал себя на мысли, что он чем-то похож на Соню (или она – на него). Гости смотрели на него с жалостью и сочувствием.
– Да какая разница! – воскликнула женщина, которую считали хозяйкой. От такого известия она начала складывать только что разложенный товар в сумку. Видимо, это было семейное: в минуты стресса этим женщинам нужно было занять делом руки. – А кто ее мать? Ответь мне! Когда это случилось?
– Я не знаю. – Мужчина пожал плечами и улыбнулся. – Но мне хочется, чтобы ребенок был от… хотя нет, возможно, это была… она ведь так хотела детей. Или нет, точно не она… Это наверняка… я ведь ее так любил.
Тут гости дружно начали двигать на столах рюмки, подливать вино, доедать недоеденное, изображать активность, чтобы скрыть эмоции. Представить, что у этого мужчины, одетого в драную одежду, который играет с собакой и делает из бумаги самолетики, могли быть женщины, да и не одна!.. У сумасшедшего, говоря откровенно, больного. Конечно, было чему удивляться. Мужчины посмотрели на него с уважением и долей зависти, женщины – с интересом. Настолько неприкрытым, что мужчина смутился и начал возиться со своей головоломкой, снова вставляя скобы одну в другую.
– Ты понимаешь, что говоришь? – Хозяйка, выронила сумку. – Значит, все эти годы ты мне изменял? И не один раз? И ты сейчас спокойно перечисляешь всех своих любовниц? Прямо мне в глаза?
Она смотрела на мужа с ужасом. Она, женщина, которая несла свой крест – больного супруга, тронувшегося рассудком, закрывала глаза на его странности, делала вид, что все в порядке, заботилась, ухаживала, во многом себе отказывала, стирала его драные футболки, с которыми он не мог расстаться, поскольку очень тяжело привыкал к новой одежде. Она, которая не отдала его на лечение, не положила в стационар, что ей советовали много раз. Сейчас оказалась обманутой, преданной, ненужной. Такой же футболкой в дырках, столь необходимой ему для внутреннего спокойствия. И больше ничем.
Женщина тяжело дышала. Давид поднес ей бокал с вином. Напрасно. Бокал полетел в стену.
– Но как такое может быть? Кто с тобой мог? – Женщина оглядывалась на гостей, ища поддержки. – Ты же ненормальный, сумасшедший, это все знают. Ты же не можешь даже до города доехать без меня. Ты – больной человек!
– Я – больной? – удивился мужчина. – А чем я болею?
Женщина подошла к шезлонгу, который Ирэна выставила на просушку, тяжело села и прикрыла глаза.
Мужчина подошел к ней, присел рядом и попытался обнять.
– А дай мне монетку, – сказал он, как ребенок, который просит у матери деньги на мороженое, – я еще фокус с монетой сегодня не показывал.
Женщина посмотрела на него так, словно видела впервые в жизни. Рядом с ней сидел тот, кто мучил ее последние годы, после душевного срыва, объяснения которому никто найти не мог. Большой ребенок, который любил делать кораблики, показывать фокусы и играть с мячиком. Мужчина, целовавшийся с собакой и кормивший бродячих кошек из помойки. Ее муж, которого она не могла бросить, потому что у нее никого, кроме него, не было. Ни детей, ни домашних животных, о которых можно было бы заботиться. В их большой семье именно они не смогли продолжить фамильную ветвь. Значит, так и должно было быть. Она приняла это покорно, как данность, как испытание, которое ей выпало, – судьба. И нервное расстройство, которое превратило его сначала в овощ, потом в младенца, и вот теперь, благодаря врачам и ее, жены, усилиям, в подростка, было лишним тому подтверждением. Правильно, что Бог не дал им детей – нельзя, чтобы такая судьба передавалась по наследству. Она смирилась. Но как смириться с тем, что муж мог вести двойную жизнь и был не настолько беспомощным, как она считала? И как смириться с тем, что у него есть ребенок?
