— Очередной поспешный вывод, — говорит Ди, многозначительно глядя на меня.
— Ну, у него были серьезные поводы ее подозревать, — отвечаю я. — Якимо знал о ней все, обстановку в ее спальне, про родинку на груди.
— Потому что он подглядывал за ней, когда она спала. Было же объяснение.
— Я знаю. Знаю. Ты точно так же говоришь, что есть объяснение и исчезновению Уиллема. Но иногда надо принимать все таким, каким оно кажется с первого взгляда. Всего лишь за один день я видела, как он флиртовал с одной, другая его раздевала, третья подсунула телефончик. Это уже как минимум три, не считая меня. Мне это говорит лишь о том, что он пудрит мозги. Запудрил и мне.
— Как-то для этого парень слишком много рассуждал о влюбленности.
— О влюбленности, но не любви, — возражаю я. — Да и влюблен он был в Селин. — Хотя я помню ту очевидную жажду любви, с которой он говорил о родителях. И чувствую жар на своем запястье, словно его слюна еще там.
— Селин, — Ди щелкает пальцами, — та сексапильная француженка.
— Не такая уж она была сексапильная.
Ди закатывает глаза.
— Почему мы об этом не подумали? Как называется клуб, в котором она работала? Где твой чемодан остался?
— Понятия не имею.
— Ладно. Где он находится?
— Недалеко от вокзала.
— Какого вокзала?
Я пожимаю плечами. Я как заблокировала эти воспоминания.
Ди хватает мой ноутбук.
— Да ты просто упрямишься, — и начинает стучать по клавиатуре. — Ты ехала из Лондона, значит, на Северный вокзал.
— Какой же ты умный, а?
Он открывает Гугл-карты и что-то пишет. Появляется куча красных флажков.
— Вот.
— Что?
— Ночные клубы рядом с Северным вокзалом. Обзванивай. Селин, я так думаю, работает в одном из них. Найдешь ее, найдешь его.
— Ага, возможно, даже в одной постели.
— Эллисон, ты же сама говорила, что надо видеть дальше собственного носа.
— Надо. Просто Селин мне больше видеть не хочется.
— Тебе насколько важно его найти?
— Не знаю. Важнее всего мне, наверное, узнать, что же произошло.
— Повод все же позвонить этой самой Селин.
— Что же мне, все эти клубы обзванивать? Ты забыл, я же по-французски не говорю.
— Да разве это трудно? — он морщит лицо, — Bon lacroix monsoir oui, très, chic chic croissant
[38]
путана ле франсе, — и ухмыляется. — Видишь? Легкотня.
— Это тоже французский?
— Нет, латынь. Можно еще того парня спрашивать, африканца.
Великан. С ним бы я не против поговорить, но, естественно, я не знаю его имени.
— Давай ты. У тебя это все лучше получается.
— Ты о чем? Я испанский учил.
— Я про то, как ты голоса меняешь, играешь.
— Я видел тебя в роли Розалинды. К тому же ты целый день играла Лулу и сейчас перед родителями изображаешь студентку, готовящуюся к меду.
Я опускаю глаза и принимаюсь ковырять ноготь.
— Я просто врушка.
— Нет. Ты экспериментируешь с разными личностями, как все те шекспировские герои. Все, кем ты притворяешься, в тебе уже есть. Именно поэтому ты и надеваешь эти маски.
Кали в этом году начала изучать французский, поэтому я спрашиваю у нее как будто невзначай, как можно пригласить к телефону Селин или бармена-сенегальца, у которого есть брат в Рочестере. Поначалу она просто в шоке. Наверное, я с самого начала учебного года спрашиваю у нее что-то более человеческое, чем «Это твои носки?».
— Ну, это будет зависеть об большого числа факторов, — говорит она. — Кто эти люди? В каких вы отношениях? Французкий — это язык нюансов.
— Гм, а не может быть такого, что это просто люди, с которыми я хочу поговорить по телефону?
Кали смотрит на меня, сощурившись, а потом утыкается в книгу.
— Попробуй перевести через программу в Интернете.
Я делаю глубокий вдох и шумно выдыхаю.
— Ладно. В порядке следования это хорошенькая стервозина и приятный молодой человек, с которыми мне как-то довелось встретиться. Они оба работают в одном ночном клубе Парижа, и мне кажется, что у них есть ключ к моему… моему счастью. Это проясняет нужные нюансы?
Кали закрывает учебник и смотрит на меня.
— Да. И нет. — Она хватает листочек и начинает постукивать им по подбородку. — Ты случайно не знаешь, как зовут этого брата из Рочестера?
Я качаю головой.
— Он упомянул его, но произнес быстро. А что?
Кали пожимает плечами.
— Ну, просто если бы ты знала, можно было бы найти его самого в Рочестере, и так выйти на его брата.
— Боже, об этом я даже не подумала. Может, мне удастся вспомнить и поискать. Спасибо.
— Просто поразительные вещи могут случиться, если попросишь о помощи, — соседка многозначительно смотрит на меня.
— Ты хочешь все узнать?
Ее поднятые брови как бы говорят: «Любят ли свиньи грязь?»
И я рассказываю ей, Кали, которая никак не грозила стать моим доверенным лицом, краткую версию своей саги.
— О боже. Да. Тогда все ясно.
— Что ясно?
— Почему ты все время держишься в стороне, всегда нам отказываешь. Мы-то думали, что мы тебе противны.
— Что? Нет! Не противны. Я просто чувствовала себя изгоем, и мне было жаль, что на вашу долю выпала такая соседка.
Кали закатывает глаза.
— Я перед тем, как сюда приехать, разошлась со своим парнем, а Дженн — со своей девушкой. Как ты думаешь, почему у меня столько фоток Бастера? Всем было фигово, все тосковали по дому. Поэтому мы и проводили столько времени на вечеринках.
Я качаю головой. Я и не знала. Я даже не пыталась что-то узнать. Потом я начинаю смеяться.
— У меня одна лучшая подружка с семи лет была. Я, кроме нее, ни с кем и не тусовалась из девчонок, и я, похоже, как-то упустила то время, когда люди учатся дружить.
— Ничего ты не упустила. Разве что ты и в детский сад не ходила.
Я беспомощно смотрю на нее. Конечно же, я ходила в садик.
— Если ты ходила в сад, то научилась заводить друзей. Это как бы первое, чему там учат, — она смотрит на меня. — Чтобы с тобой дружили… — начинает она.
— Надо дружить самому, — подхватываю я, вспоминая, что нам говорила миссис Финн. Или Барни.
