Снова Государю вспомнился не единожды мучивший его сон, будто он сам, царственный наследник, присутствовал при последних минутах жизни батюшки. В опочивальню ворвались: петербургский генерал-губернатор Пален, братья Платон, Николай и Валериан Зубовы, генерал Бенингсен и командир Преображенского полка генерал Талызин. Комната оказалась пуста, но вскоре Государя нашли, прятавшегося за занавеской. Несколькими дерзкими ударами царя свалили на пол. В ногах у смутьянов лежал поверженный император, и каждый из заговорщиков пинал Государя с таким остервенением и удовольствием, будто пред ним была тряпичная кукла. А Пален во всеуслышание беспрестанно повторял: «Rappelezvous, messieurs, que pour manger d`une omelette, il faut commencer par casser les oeufs».
[9]
Это и пытались исполнить заговорщики, кто во что горазд. Многих из них цесаревич видел в ту же ночь в Михайловском замке, но сначала не придал значения шумихе, ведь они обещали неприкосновенность Государя, а в те годы Александр часто верил людям на слово. Он рос совсем не ведавшим, что такое ложь и правда. Цесаревич слишком поздно понял, что жизнь страшна и непредсказуема, когда матушка, вдовствующая царица Мария Фёдоровна, бросила ему в лицо:
– Радуйтесь, Александр, вы добились того, что стали императором. Votre ambition est satisfaite?
[10]
Упрёк был очевиден. Александр никогда не ругался с матерью. Более того, он даже любил её, но эти слова отпечатались на всех дальнейших делах нового императора.
Вот тогда-то к нему во сне явился претерпевший муки отец в монашеском подряснике, но с посохом епископа, и поведал, что пойдёт по русским городам и весям, поскольку за четыре года своего царствования не успел это сделать, а вот теперь в самый раз. Александр проснулся в холодном поту и целый день не мог найти покоя. Он отправился в какой-то храм, долго молился и услышал голос отца, повторивший, что надо отправляться странствовать по России и отмаливать накопленные грехи. Недаром калики-перехожие почитаются на Руси до сих пор.
Это был уже не сон. Но император никак не мог вспомнить церковь, в которой его посетило первое откровение.
На всякий случай он заказал своим портным настоящий монашеский подрясник, который теперь висел у него в гардеробной. Александр даже не примерил новую одежду, так как камергер Фёдор Кузьмич дерзнул посмеяться над монашеским нарядом:
– Что вы, ваше величество, разве так можно?! – не в шутку ужаснулся камергер.
– Чем тебе не нравится православный подрясник? – нахмурился государь. – Может быть, сам сошьёшь?
– Да нет, Ваше Величество, – замотал головой Фёдор Кузьмич, – сшито отменно, ничего не скажешь, с двойным прихватом и подстёжкой. Но в каких Палестинах вы видели монахов в батистовых подрясниках? Люди Божьи, верно, даже слыхом не слыхивали о такой персидской материи. Представьте, идёт по Руси калика-перехожий, кусок хлеба выпрашивает, на ночлег к кому-нибудь просится, а у самого подрясник, как кафтан боярский, разве что золотом не шит?! Да за такой подрясник нищий калика может целую деревню себе купить!
– Ну, хватит, хватит, – одёрнул Фёдора Кузьмича император. – Распорядись, чтобы сию одежду в гардеробную отнесли.
На том бы всё и кончилось, только впереди была война с французами. После безоговорочной победы французов на Бородинском поле император уже всерьёз мыслил для себя Томский острог, или какой подале. Но за Русь вступилась сама Богородица. Государю доложили, что Царица Небесная явилась перед Буанапартием и повелела убираться вон из Москвы, не то, мол, худо будет.
В россказни эти слабо верилось, тем более, что сообщали их те же монахи, прибывшие из Москвы. Но французский император действительно кинулся вон из Златоглавой. Более того, не взорвал даже Кремль, о чём хвастался когда-то перед пани Валевской. Факты – вещь упрямая, против этого ничего не скажешь. И тогда он опять услышал голос отца.
– Будет тебе царствовать, сын мой, пора Богу послужить… Я тебя прощаю, несмышлёныша, токмо не замай родину, не разрушай державу…
Голос батюшки Александр хорошо помнил и никогда не спутал бы его ни с каким другим. Это произошло ночью в спальне императора, и вокруг не было ни души. Лишь из коридора доносились размеренные шаги смены караула. Император лежал на постели, боясь пошевелиться. Сознание говорило ему, что так не может быть, что всё только кажется. Но сердцем Александр чувствовал присутствие батюшки, переживающего за сына и за державу Российскую даже находясь в другой жизни.
В этот раз Александр всё же примерил сшитый царскими портными монашеский подрясник. Одежда оказалась впору, и выглядел в ней император иначе. Но рутина обыденности опять отвлекла государя от решительного поступка. Да и как на него решиться? Царь не может бросить всё и уйти ни по своей, ни по чужой воле. Но сейчас Александру был зов в третий раз. Зовом пренебрегать нельзя, с такими вещами не шутят. И как некстати подвернулся двойник! Значит, отступление невозможно!
Струменский не знал, почему Господь даровал ему такую же личину, как у нынешнего императора. Никто из предков не был даже дальним родственником Романовых, но вот, поди ж ты! – как две капли воды унтер-офицер походил на своего императора.
В третьей роте Семёновского полка всё началось с карт. Вахтенные сквозь пальцы смотрели на безвинные карточные развлечения. Надо же было поручику Чижевскому подкинуть на карточный стол необыкновенное яблочко раздора:
– Я ставлю тысячу рублей «царской Катеньки», что Струменский скоро сменит нашего императора!
Сам унтер-офицер и слова сказать не успел, как его разыграли и принялись повышать ставки. Такую игру надо было прекращать. Но заядлые игроки не захотели отступаться, и безобидная игра превратилась в потасовку. Зачинщиков конечно же, арестовали. Струменский попытался бежать, но был схвачен. Во всём, конечно же, оказался виноват сам Струменский, то есть без вины виноватого должны были протащить сквозь строй и избить шпицрутенами, чтоб другим неповадно было.
После обеда Александр удалился в кабинет, но работать не стал. Голова Государя закружилась, он прилёг на кожаный диван и тут же провалился в сон. Однако это был отнюдь не сон, а какая-то галлюцинация.
Александр вновь увидел себя на площади, где совершалась казнь. Снова противно ныли флейты и били барабаны. Но в этот раз сквозь строй прогоняли самого императора. Александр вновь почувствовал удары шпицрутенами, настоящие, рассекавшие кожу на спине и заставлявшие орать от боли. Солдат, прогонявший через строй приговорённого Государя, оглянулся, и Александр с ужасом узнал Струменского. Глаза унтер-офицера были навыкате, рот перекошен злобной улыбкой, и с губ капала густая бело-розовая пена, как у загнанного рысака. Из его рта в лицо императору вылетел хрип, более похожий на плевок:
