– А родителям?
– И родителям тоже, – обернулся к ней Фёдор Кузьмич и внимательно посмотрел девушке в глаза. – Очень тебя прошу.
– Хорошо, – согласилась Александра.
Старец поспешно вышел на улицу, а Саша так и осталась стоять в келье. Ей показалось… Нет, не показалось! Старец вышел из дома, чтобы девушка не заметила крупных слёз, катившихся у него по щекам. Да шила в мешке не утаишь.
В селе Зерцалы старец прожил около десяти лет, и народная молва о нём растеклась по всей Западной Сибири. Более того, к Фёдору Кузьмичу стали наведываться именитые гости. Даже архиереи. Собственно, священничество не забывало отшельника со дня прибытия в Сибирь: его навещали именитые епископы и митрополиты, но такого внимательного отношения, как сейчас, к старцу раньше не было.
Избушка, переделанная из овина в келью, не могла вместить всех желающих, и однажды зажиточный крестьянин Иван Латышев из села Краснореченского построил специально для Фёдора Кузьмича домик в лесу над обрывом недалеко от своей пасеки. Конечно же, такая келья пришлась по сердцу Фёдору Кузьмичу, ибо он любил молитвы совершать в одиночестве, но и здесь гости не забывали посещать старца. Одним из таких стародавних посетителей оказался архиерей Афанасий Иркутский. Иван Латышев сам часто заглядывал к старцу и был удивлён немало, когда нечаянно услышал разговор меж священнослужителем и Фёдором Кузьмичом:
– Je voudrais inviter…,
[74]
– прозвучал голос прибывшего в гости архиерея.
Но старец тут же перебил его:
C`est bien dommage, mais je suis oblige de refuser.
[75]
– Вы не послушали даже, куда я вас хотел пригласить, – изумился владыка Афанасий.
– Это не важно, – непреклонно отвечал Фёдор Кузьмич. – Спаси Бог моего бесценного друга Ивана Григорьевича за это восхитительное убежище. Не стою я его доброты и милости Божией. Я здесь спокоен. Народа ходит меньше, и я один со своими преступными воспоминаниями и с Богом.
[76]
Поэтому отсюда я никуда не поеду. Во всяком случае, в ближайшие дни.
– Но ведь вам, как человеку, как христианину, необходимо таинство исповеди и причастия. Или я ошибаюсь?
– Почему вы считаете, что я нигде не исповедуюсь? – Фёдор Кузьмич отвечал вопросом на встречный вопрос архиерея, и Латышев остановился в сенцах, досадуя, что пожаловал не вовремя. С одной стороны Иван пришёл, чтобы угостить именитого гостя свежим мёдом, а с другой стороны не хотелось прерывать серьёзный разговор. Латышев осторожно поставил миску с мёдом на лавку, вытер ладонь, испачканную мёдом, о подол рубашки и прислушался:
– Я давно уже бываю в Красноярске у батюшки, что ныне состоит настоятелем кладбищенской церкви, – продолжал старец рассерженным голосом. – Если бы я на исповеди не сказал про себя правды, небо удивилось бы. Если же бы я сказал, кто я, удивилась бы земля.
[77]
Иван подивился ответу Фёдора Кузьмича, и совсем было намеревался потихоньку уйти, но эта фраза заставила его задержаться в сенях. Он никогда не задумывался о происхождении старца, откуда тот родом, ни о чём-то ещё. Впрочем, какие жизненно-бытовые вопросы могли быть причастны к жизни святого человека? Фёдора Кузьмича сибирские крестьяне давно уже принимали, как за посланца Божия, чтобы тот помогал страждущим и молился за них.
– Фёдор Кузьмич, не извольте беспокоиться, – стал успокаивать старца архиерей. – Никто вас неволить не собирается. А поскольку вы исповедуетесь и причащаетесь, то я заеду к красноярскому губернатору и попрошу, чтобы оставил он вас в покое.
– Губернатор! – вскричал старец. – Ах, не знает он, что стоит мне только гаркнуть слово в Петербурге, то весь Красноярск содрогнётся от того, что будет!
[78]
Но… упаси меня Господь от таких деяний.
– Я же говорю, Фёдор Кузьмич, – снова принялся успокаивать старца епископ Афанасий. – Я же говорю, что лично позабочусь о вашем благополучии.
– J`avais besoin de l`entendre,
[79]
– произнёс старец уже более спокойным тоном. – Я надеюсь на вашу помощь.
– Не извольте беспокоиться, Фёдор Кузьмич!
Тон и обращение, используемые епископом в разговоре, были настолько чудны, что Иван Григорьевич решил потихоньку удалиться, не мешая важному разговору, но снова задержался.
– Я сейчас свободен, независим, покоен, – продолжал старец. – Прежде нужно было заботиться о том, чтобы не вызывать зависти, скорбеть о том, что друзья меня обманывают, и о многом другом. Теперь же мне нечего терять, кроме того, что всегда останется при мне – кроме слова Бога моего и любви к Спасителю и ближним. Вы не понимаете, какое счастье в этой свободе духа.
[80]
– Именно я понимаю вас, Фёдор Кузьмич, ибо мой путь в архиерейство – тоже не сахаром усыпан, – покачал головой епископ. – Я сын бедного причётника и в семинарии, да и после в академии мне приходилось значительно туго. Достаточно упомянуть мои переводы богословских трактатов на греческий и, наоборот, без благословения пастыря! Но всё обошлось тогда. Более того, через несколько лет после декабрьской смуты я был определён ректором и профессором харьковского коллегиума.
– Вам-то грех жаловаться, владыка, – улыбнулся Фёдор Кузьмич. – Про вас епископ Никодим говорил как-то: «Удивительная ревность! Еще удивительнее крепость телесная. Он это делал, отслуживши литургию в Томске, и прямо из церкви – сюда. Приходили уже в 8 часов вечера». Или не прав епископ?
– Ох, не знаю, может, не прав он или же правду бает. Но, как Христос сказал: «Судите Меня по делам Моим».
– Верно, владыка, верно, – согласился старец. – Но будет у меня просьба небольшая. Можно?
– Чем могу, Фёдор Кузьмич, чем могу.
– Я сей момент напишу письмецо небольшое барону Дмитрию Остен-Сакен. Так вот. Я слышал, что вы скоро в снова в Харьков собираетесь. И по пути не смогли бы посетить барона в Прилуках и передать моё письмо?
– Конечно, Фёдор Кузьмич, это никакого труда мне не доставит, – согласился епископ Афанасий. – Всё будет сделано, как вы просите.
Глава 12
Вилена настолько была напугана неожиданным нападением неизвестных сил, что сначала приняла свирепые спасительные воды за начало Апокалипсиса. Потом, когда её оторвало от насильника и закрутило в бешеном вихре водоворота, она сообразила, что всё не так просто. Можно сказать, свыше ей было послано пусть временное, но спасение. Фонарь на каске не погас и время от времени выхватывал из мрака подземелья то своды, нависшие низко над поверхностью, то какие-то огромные залы, построенные руками человека. А один раз поток протащил девушку по самому настоящему ущелью. Вилена несколько раз стукалась головой о скалы и если бы не каска на голове, то наша красавица была бы давно размазана по всему подземному ущелью.
