В конце сентября французы оставили Москву, а уже в первых числах октября русская армия тронулась из Тарутина. Поздним вечером, почти что в ночь русские шестью колоннами выступили на отсечение авангарда Мюрата, находившемуся в шестидесяти верстах от основной армии Наполеона.
Русские колонны должны были одновременно на рассвете подойти к французскому лагерю и атаковать его. Но в тёмную осеннюю ночь под пронизывающим холодным ветром русские пехотинцы задержались в пути. Тем более, что пушки постоянно увязали в грязи и требовалось гораздо больше времени на преодоление пути, и только казачья колонна графа Орлова-Денисова к назначенному часу пришла на место. Казаки вытянулись длинною лавою на опушке густого ольхового леса.
Светало. Ветер бил укрывшихся под деревьями казаков голыми ветвями и швырялся последними листьями. К тому же под самое утро принялся накрапывать мелкий и нудный дождь. Граф Орлов-Денисов спешился и тревожно измерял шагами опушку леса. Пора было начинать наступление, но основных русских колонн ещё не было видно.
Французский лагерь просматривался хорошо, но, поскольку находился ближе к реке, был покрыт утренним туманом. Вскоре французы начали просыпаться и без сёдел и оружия вели коней на водопой. Граф вытащил из кармана луковицу часов, открыл крышку, взглянул, а заодно посмотрел и на восток, откуда должны были показаться русские войска, но там неприметно было никакого движения.
Тогда граф решил что-то для себя, перекрестился и воскликнул:
– Ну, с Богом!
Казаки мигом оказались в сёдлах и пятьдесят казачьих сотен ринулись из леса на пробуждающийся бивак французской армии. Полусонных солдат добивали на месте, поджигали палатки и зарядные ящики, что сразу вызвало большую панику. Французы всё же в середине своего лагеря моментально организовали линию обороны, и пришедшие в себя кирасиры устроили контратаку. Бой разгорался нешуточный, потому что Мюрат принялся постепенно вводить в сражение свои полки, но тут подоспели русские колонны и стали теснить французов. Оборонная линия продержалась недолго, и французы кинулись отступать.
Это первая победа при Тарутине решила исход войны в нашу пользу. Да, это была именно первая победа со времени перехода французских войск через Неман. И эту победу принесли русским войскам донские казаки. Причём, Тарутинское сражение показало и русским, и французам, что армия Наполеона уже не в силах бороться с русскими ополченцами.
Как при наступлении Наполеона на Русскую землю донцы наседали на французов и всюду теснили их, так и при отходе врага казаки постоянно преследовали французскую армию, досаждая молниеносными наступлениями.
Как-то середине октября Наполеон отправился верхом с конвоем в сопровождении генералов Раппа и Коленкура осмотреть поле только что проигранного ими сражения под Малоярославцем. Они не отъехали даже на версту от бивака своей гвардии, как император увидел у деревни Городня выходящую из леса стройную колонну. Верховые ехали ровными отделениями, и Наполеон подумал, что это идёт французская конница. Но вдруг колонны принялись перестраиваться во фронт и растекаться по полю. Показались зловещие казачьи пики.
– Государь! Это казаки! – в испуге закричал Коленкур.
– Не может быть, – не поверил Наполеон. – Вы в своём уме, генерал? Здесь не может быть никаких казаков.
А казачья лава уже неслась к дороге.
Генерал Рапп схватил под уздцы лошадь императора, дал шпоры своему коню и пустился наутёк.
– Да это же наши, уверяю вас, – пытался на скаку возражать Наполеон. – Никаких казаков быть не может возле императорской ставки!
– Это казаки! – снова крикнул перекошенным от страха ртом генерал Рапп.
– О, мой Бог! – воскликнул Наполеон.
Видимо до него, наконец, дошло, что это действительно были донцы. Император выхватил шпагу и помчался к лагерю, оставив конвой для прикрытия своего отступления. Но удрать Наполеону не удалось бы, потому что донцы наступали несколькими полками. Спасло французского императора то, что атаману Платову есаулы доложили о большом количестве французской артиллерии, находящейся неподалёку. Донцы захватили и увезли с собой одиннадцать орудий, а оставшиеся двадцать девять вывели из строя.
С первых дней ноября начались сильные морозы, и посыпал обильный снег. Наполеоновскую армию заставили идти тем же путём, которым французы шли на Москву и который был разорён. Нигде нельзя было найти ни продовольствия, ни фуража. К тому же, настоящая русская стужа увеличивала страдания французов. Казаки находили целые биваки замёрзших людей, а в одном из лагерей напали на гревшихся у костра.
На огне стоял большой котёл, в котором варилась человечина! Господь наказывал бравых французов голодом за разорённую страну так, что они принялись поедать друг друга. Но и казакам приходилось не сладко. Полки таяли. В тысячном Атаманском полку осталось только полтораста человек.
Но эти оставшиеся так неутомимо гнали бежавших из России французов, что те принялись сдаваться любому русскому мужику с ружьём. Пленных уже не брали. Зачем они? У французов отбирали оружие и отпускали на все четыре стороны. Бывшие французские солдаты принимались бродить по окружным деревням и с протянутой рукой обращались к русским крестьянам: «Шер ами, шер ами-и-и», – звучало в самых непредсказуемых местах русских поселений. С той поры французов помнят в народе только как шаромыжников.
Казаки же отбирали у сдающихся в плен французов священные сосуды из церквей, серебряные оклады, содранные со святых икон, и честно сдавали всё это в какой-нибудь попавшийся по дороге храм или армейским маркитантам. Однажды маркитант Литовского полка Щеглов заприметил у подъехавшего казака большой мешок, перекинутый через луку седла, и спросил:
– А тут у тебя нет ли чего продажного, станичник?
– Нет. Это церковное серебро, – ответил тот. – Я обещал пожертвовать его в какую-нибудь церковь. Боже сохрани, чтобы я попользовался хоть одним золотником.
– Отдай тогда на нашу церковь, – предложил чиновник.
– Это ладно. Бери! – махнул рукой казак, снял тяжёлый мешок с седла и передал маркитанту. А потом беззаботно свистнул и уехал, не назвав даже своего имени.
Этот случай стал известен Государю Императору, потому как чиновник Литовского полка сам поведал об этом при случае и передал всё собранное им серебро в руки адъютантов Его Императорского Величества.
Таких ценностей собралось достаточное количество, и Государь Александр Благословенный приказал отлить из этого серебра тяжёлую решётку в сорок пудов весом, которая стоит по нынешний день вдоль главного амвона Казанского собора в Санкт-Петербурге. Любопытно, что на решётке выкована надпись: «Усердное приношение войска Донского».
В России с середины октября начались жестокие морозы. Реки, ещё не замёрзшие, поражали чёрной водой, текущей меж заснеженных берегов. Эта тяжёлая правда контраста очень сильно действовала на французов. Практически все мосты были снесены осенним ледоходом или испорчены местными жителями. Отряд итальянцев под командованием вице-короля подошёл в конце октября к реке Вопи и не нашёл моста. Но паника среди отступающего врага была уже настолько сильной, что солдаты принялись переходить реку вброд. Переходить пришлось по пояс в воде, но это не остановило итальянцев. Стараясь поскорее преодолеть природное препятствие, они пытались выбраться на противоположный крутой берег. Люди скатывались назад в реку, ушибались и тонули. Беглецы спешили переправиться ещё потому, что в туманной дали короткого осеннего дня слышались частые выстрелы. На хвосте отступающих были те же казаки. Итальянцам пришлось бросить обоз и артиллерию, чтобы хоть как-то спастись от преследования. Но итальянская армия была ещё довольно многочисленна и ближайшее к переправе село Духовщина итальянцы оккупировали полностью. Атаман Платов во главе войска Донского на следующий день выбил итальянцев из Духовщины и погнал остаток армии к Смоленску. Сам вице-король с остатками войска успел укрыться за стенами Смоленска, но уже серьёзной опасности от итальянской армии не было. Атаману Платову за бои под Вопью и Смоленском было пожаловано графское достоинство.
