[23. ЗЕМЛЯНИКОЙ СЛАДКО-ГОРЬКОЙ]
Бегу по скользкому сосновому брёвнышку. Подошва у кедов белая, резиновая, рисунок следа — рельефные звёздочки-снежинки. Бегу по тропке в выцветших тенях, в крошеве листьев, теней и света. Ноги по колено в росе. Передаю эстафету M, её закидывают на руках на верёвочку, за другую, повыше, она хватается, скользит по этой верёвочке, перехватывается дальше и дальше. Инженер-конструктор C задумчиво надкусывает пушистый одуванчик. Солнце светит сквозь сосны, пахнет соснами и ветром, водой и земляникой, песком и смолой.
Мы в лодке. Опускаю руку в воду, за борт, прохладная вода расходится и бурлит, течёт сквозь пальцы, летят брызги. Инженер-регулировщик K (то есть я) лежит на корме в тёмных очках, с сигаретой во рту. Берег высокий, песчаный, сосновый; и я снимаю тёмные очки и вижу всё выцветшим, ярко-белым, горячим, и чувствую запах нагретой лодки, и девушек вижу, и осколки солнечной воды, и тугоплавкую глубину, и капли на животе, — хочу купаться, — я ныряю с покачнувшегося тяжёлого борта, девушки визжат, я ныряю вглубь, с шумом. Рябая, прозрачная вода, озеро, налитое до неба, до ушей, до верхушек сосен, по макушку, — пресная чистая вода, с пузырьками, маслом разлитое по ней солнце. Мы на берегу, и M стоит в черничнике, в чёрном черничнике, в рыжих тенях от ёлок и сосен, рыжая M, юная M, её апельсиновые плечи в веснушках, а губы в чернике, муравей бежит вверх по моей ноге, M вся в пятнышках теней, и вокруг её головы светится пушистый нимб светло-рыжих лёгких волос. На мелком дне песок в маленьких волнах, рябых пятнах тени и света, ослепительная сверкающая вода уходит вдаль, с лодки нам машут, я чувствую, что могу проснуться, и делаю усилие, расталкиваю гулкую воду ногами, руками, остаюсь на поверхности сна.
Расположились рядом, вшестером, в почти неподвижном танце, R обмахивает ластами, K шортами, сзади (да это же я), а J лежит, в истоме запрокинув голову, подставив солнцу маленькие чашки купальника, а M рядом в ненамеренно эффектной позе надкусывает огурец, L раскинулась звездой, голова в тени, под большим листом лопуха, а посередине горячий F сидит в позе лотоса, с тёмной улыбкой, с полотенцем на шее и газетой на голове, газета кажется совершенно белой, букв на солнце не видно, расположились на самом солнцепёке, мокрые, вон в тени склянка тёмного стекла, и всё в замедленном бешеном темпе, лениво, как ошпаренные, и вокруг них пространство вибрирует, подрагивает от лени, страсти, томного летнего дня. И F в газетной шапке, с тёмным надменным лицом, средневековым прищуром, разогретый, и M уже съела почти весь огурец, а J не шевелится, и солнце запекает её, но оставляет сырым, белым гремучее тесто в чёрно-белых чашках, а K истово, замедленно машет тенистым своим опахалом, а R — ластами, которые сохнут; и воздух гремит, и солнце засвечивает, а L и J не колышутся, и не колышутся верхушки сосен, и только живая чёрная вода озера туго плавится, шевелится, перемещается и блестит, только рябая вода, сама похожая на свет, подрагивает, испаряясь в густую синюю высь, будильник хочет, чтобы я проснулся, но я ни за какие коврижки.
Бег в мешках, K сначала не отстаёт, прыгая по песчаной волейбольной площадке, а потом задевает головой за сетку, сгибается пополам, падает и катится по песку, в мешке, а Ромка вытягивает вперёд руку с маленькой игрушкой, пупсиком, а девочки смеются, а K так хорошо, что больше не надо никуда прыгать, что он даже вставать не торопится, и как это некоторые хотят победить, думает он, вот я — ничего не хочу, никуда, мне так хорошо, меня так разморило, и пусть горячий F ловко упрыгал в мешке в своё никуда, к финишу, могучими толчками иссиня-чёрных жилистых ног, чёрный F, а я никуда не хочу, вот она, точка равновесия, где над сеткой в рыжих сосновых ветвях завис воланчик, куда улетел волейбольный мяч, где рыжий костёр лижет солнечные камни, а над ними молодая M, и в глазах моих чернеет от света, и я не хочу никуда возвращаться, но уже просыпаюсь в мягких белых долинах, фонарь светит в комнату сквозь полупрозрачные зелёные шторы, за окном железной лопатой скребут снег, вся наша комната темна и пронзительно просвечена, я лежу на спине в белых мягких долинах, сейчас я проснусь и вернусь в свои шестьдесят семь, но пробуждение всё длится. Молодая M встряхивает пушистой головой и раскладывает зелёную карту на коленях, обтянутых тренировочными брюками. Карта рябая, бледно-зелёная, с бледными голубыми ручейками, пунктирными болотцами. Над картой переменная облачность, полкарты в тени, полкарты на солнце. Вспыхивают блики на ложках. Летний вечер от пригорка малахитом стелет тень. Земляникой сладко-горькой на губах растаял день.
[24. ДОЗИМЕТР]
Вот так, говорит председатель комиссии по радиационному контролю. Думай сам. И смотрит на часы. На часах половина пятого утра. Директор завода «Свобода» вскакивает и пробегает по кабинету к окну. И смотрит взволнованно на деревья. Это ж поезда придут, говорит он задумчиво. И самолёты. И грузовики. И пароходы. Они там что, охуели все? Советская власть, …, …. Они совсем не думают? Председатель КРК негромко смеётся. Думать, говорит он. Ду-мать. Это уже давно не про них. Ты знаешь, что через пять дней после того как рвануло, Киев вышел на первомайскую демонстрацию? С детьми, с беременными… В Европе уже все в бункера попрятались… А у нас только Припять эвакуировали… И теперь, конечно, то же самое, они опять не думают. Им плевать, что весь Ленинград будет жрать радиоактивные яблоки и синенькие… Спохватились! Конец августа! Учебный год на носу, приедут детишки из Крыма… Короче, так, Лев Ильич. У нас — неделя. Ты можешь что-нибудь придумать? Да что я придумаю, Вов. Что? У нас — оборонный завод. Да, да, знаем, знаем. Хоть что-нибудь. Чтобы город защитить хоть как-то. Директор V предлагает: можно попробовать дозиметр сделать. Маленький портативный дозиметр. Ходили тут разговоры как-то, после самой аварии, ещё в июне. Но — я не вдохновил. Бюджет не выделили. А теперь — неделя осталась. У вас хоть разработки-то есть? Нет. С нуля. Не выйдет, Лев Ильич. Давай попробуем. Чего терять. Попробуем. Сделаем. Революция будет, Вова? Будет, Лев Ильич. И нам с тобою, как жирондистам, первым поотрубают башки. Пошли работать.
Пошли, соглашается директор V, берёт телефонную трубку и звонит домой главному инженеру H. Уважаемый, говорит директор V негромко и блекло. Собирайтесь. Родина зовёт. Главный инженер H ни на секунду не предаётся сомнениям. Что делаем? Дозиметр, отвечает V. Слава Богу, откликается H. Ты напугал меня. А что, бывает хуже? Бывает, говорит H. Ладно. Портативный дозиметр? ОКБ должно быть готово за двое суток, чтобы успеть внедрить и сделать первую партию. Всех поставь на уши.
А легко сказать — «должно быть готово». Это вам не серию фигачить. Это не то, что F когда-то четыре «Мимозы» к празднику седьмого ноября сляпал. Это придумать надо, как сделать. Новая вещь, которой в природе никогда не существовало. Ну, задумки были. В голове у H. Не более того. Но от мысли до образца — дорога. И эту дорогу нужно в два с половиной дня пройти. И — проходят. Задумка готова к утру (H собрал совещание, главная проблема — компактность и надёжность). Алгоритмы намечены. Следующий день посвящён разработке чертежа. К ночи первого дня чертёжники берутся за дело. К следующему утру дозиметр готов на бумаге. Сутки.
