— Вы жили в Греции, верно? — спросил я.
— Что, так заметно?
— Конечно. Белые стены. Небесная синева и лазурь на ваших полотнах. Какого черта вы осели здесь, где все так холодно, так серо… и эта Стена совсем рядом?
— По той же причине, что и ты. Сбежал от мира. Нашел себе место по карману, но с драйвом. Да, Санторини, конечно, чертовски привлекательный вариант. Год, что я прожил там, это просто сказка. Но пресно. Этот остров… он как большинство мужчин, с которыми я спал там и где-либо еще. Такой красивый… и такой же пустой.
Случайно брошенная фраза подтвердила мои догадки.
— Что, все ваши любовники похожи на греческие острова? — спросил я.
Тяжелый смех Фитцсимонс-Росса сменился очередным приступом бронхиального кашля.
— Разве что в моих снах, — сказал он. — Но ты и так уже слишком много знаешь. Давай поднимемся наверх, и я покажу тебе, где ты будешь жить.
— Почему вы думаете, что я все-таки буду здесь жить?
— Потому что ты не сможешь устоять перед этим интригующим местом. И потому что ты не опустившийся наркоман, а я предлагаю чистоплотное распутство.
— Чистоплотное распутство, — повторил я следом за ним. — Пожалуй, украду эту фразу.
За кухней находилась узкая винтовая лестница, которая вела на полуэтаж, состоявший из трех комнат: большой студии с крохотной кухонькой, спальни и ванной комнаты. Кухня была представлена мини-холодильником, плитой с духовкой и раковиной. Изолированная ванная комната была такой же миниатюрной, но в ней все-таки нашлось место для душевой кабинки. В углу маленькой спальни стояла простая двуспальная кровать, а рядом деревянный гардероб. Но сама студия была завидной — около сорока квадратных метров. Старый диван с кремовой льняной накидкой. Простой функциональный стол, более чем подходящий для моей работы. Но особенно мне понравилось то, что вся мебель была из натурального некрашеного дерева, и бесцветное лаковое покрытие лишь подчеркивало эту естественную красоту. В сочетании с белыми стенами это производило впечатление аскетической чистоты. Я вдруг подумал, что это место станет для меня идеальным убежищем, оградит от опасностей, которыми кишели здешние улицы, не говоря уже о берлоге Фитцсимонс-Росса.
Кстати, тем и заинтриговал меня мой будущий сосед. С первого взгляда он мог произвести на любого равнодушного наблюдателя впечатление крайне распущенного типа, да еще и невоздержанного на язык. Но мне достаточно было беглого знакомства с его жилищем и мастерской — собственно, как и с квартирой, которую я собирался назвать своим домом (и которую он явно обустраивал как зеркальное отражение собственного пространства), — чтобы разглядеть в нем утонченную и привередливую натуру. Мне вдруг пришло в голову, что, возможно, он так же, как и я, понимает, что внешняя сторона вещей дает ощущение глубокой уверенности, что дисциплинированный подход к домашнему хозяйству позволяет расслабиться, оторваться на всю катушку в чем-то другом. Впрочем, такой проницательностью я вряд ли обладал в то время. Тогда я видел в Фитцсимонс-Россе эдакого ирландского Ишервуда
[18]
и человека, который умеет демонстрировать хороший вкус даже при скромном бюджете.
— Что ж, очень мило, — сказал я. — Надеюсь, я потяну ее.
— Где ты сейчас проживаешь?
Я рассказал ему про пансион Вайссе, не преминув заметить, что он меня полностью устраивает.
— Ну, тогда оставайся на Савиньи-плац и пиши о своих соседях — торговых банкирах. Или о галеристе, который делает годовой оборот в пять миллионов дойчемарок. Здесь, в Кройцберге, ты сможешь наблюдать, как наркоманы гадят на улицах, а турки-садисты избивают своих жен. А меня сможешь застукать flagrante delicto
[19]
с мальчишкой-проституткой или депрессивным финном, которого я сниму в Die schwarze Ecke.
— Я хорошо знаю это место. Вчера ночью туда завалился.
— А вывалился в компании?
— Как вы догадались?
— Потому что это Die schwarze Еске, куда весь Кройцберг ходит выкурить косячок и снять на ночь любого, кто не выглядит законченным психом. Вот такой бордель. Мы все знаем, что это зараза. Но ходим — а куда деваться? Если хочешь курнуть гашиша, доверять там можно только Орхану. Турок-гном, толстый такой. Выглядит так, будто начинал трудиться еще при Белоснежке. Но гаш, который он предлагает… premier cru
[20]
.
Он закурил новую сигарету. Потом спросил:
— Так ты берешь комнату?
— Сколько вы за нее хотите? Боюсь, у меня не так много денег.
— Хочешь сказать, что ты вырос не в особняке на Парк-авеню, где порхала негритянка горничная по имени Бьюла?
[21]
— Я вырос в маленькой двухкомнатной квартире на углу непрестижной 2-й авеню.
— А, понимаю, отсюда и желание что-то доказать миру.
— В этом мы с вами похожи. Но вы так и не рассказали мне, как ваш отец промотал фамильное состояние.
— Может, никогда и не расскажу.
— Так сколько вы хотите в месяц?
— Тысячу дойчемарок.
— Это куда больше, чем я плачу за квартиру в Нью-Йорке…
— Но я же предлагаю полностью изолированное помещение…
— В далеко не самом благополучном уголке Берлина, где можно снять студию за три сотни. Собственно, именно такую сумму я готов заплатить за ваше помещение. Включая отопление.
— Нет, это невозможно.
— Что ж, приятно было познакомиться.
Я развернулся и направился к лестнице.
— Пятьсот, — крикнул он вдогонку.
— Триста пятьдесят. Это мое последнее слово.
— Четыреста двадцать пять.
— Я не стану торговаться. Но в любом случае, спасибо за чай.
— Ну, ты и жидомор.
— Как вас понимать?
— Скупердяй хренов.
Не намек ли это на еврея? — подумал я, но решил промолчать. Разве что позволил себе реплику:
— Знаешь что, приятель… мне совсем не нравится твой тон.
— Тогда триста пятьдесят, — произнес он, и в его голосе прозвучали нотки отчаяния.
Мы ударили по рукам.
