И тут неожиданно она обхватила голову руками, словно сил больше не было терпеть.
— Что-то не так? — спросил я.
— Я не могу…
Ее охватила дрожь. Она прижала пальцы к глазам. Я снова потянулся к ней, но она оттолкнула мою руку.
— Я не могу… — снова произнесла она, теперь почти шепотом.
— Не можешь что?
— Томас, пожалуйста, уходи сейчас.
— Что?
— Просто уходи и освободи себя.
— Уйти? Об этом не может быть и речи. Я не позволю тебе оттолкнуть меня… нас. Тем более теперь, когда я точно знаю…
— И я знаю. Я знала это в тот самый момент, когда впервые увидела тебя. Вот почему я прошу тебя уйти. Потому что это невозможно…
— Почему невозможно? Почему? Ты для меня всё…
Она вдруг встала из-за стола, схватила свои сигареты.
И, словно ниоткуда, прозвучали три слова:
— Ich liebe dich.
Я люблю тебя.
Она бросилась к двери.
Я швырнул на стол деньги и выбежал следом за ней. Но Пфлюгерштрассе была пустынна. Я несколько раз прокричал ее имя. Я бегал взад-вперед по улице, заходил в подъезды незаколоченных домов, заглядывал во все переулки и звал ее. Но ответа не было. Только ветер бился в покореженные железные заборы, окружающие эти проклятые здания. Я пошел назад, снова оглядывая улицу. Но, как и в любом богом забытом месте, вокруг не было ни души. Петра исчезла.
Голова шла кругом, и не только из-за ее внезапного бегства. Слишком много всего произошло в эти сумасшедшие последние минуты нашей встречи. И эти три слова в конце… Она не шутила, я был абсолютно уверен в этом. Как и в том, что все другие сказанные слова — «Я знала это в тот самый… Ты для меня всё», — пусть и казавшиеся бредом, были чистой правдой.
Повалил мокрый снег, холодный и липкий. Мне срочно нужно было в тепло, но не хотелось идти ни в метро, ни домой. Я хотел найти Петру. Но как это сделать, не зная ни адреса, ни телефона…
Выход был только один: вернуться в ресторан в надежде, что и она поступит точно так же. Возможно, ее бегство было всего лишь…
Чем? Эмоциональной вспышкой? Страхом перед чувством? А может, осталось еще слишком много загадок, которые мне предстояло разгадать… но теперь, возможно, и не удастся? Да, меня тоже всколыхнул безумный накал страстей, когда мы начали произносить вслух то, что думали, переживали, чувствовали в последние дни… наконец осознав, что да, это была любовь (хотя мы по-прежнему знали так мало друг о друге)… во всяком случае, я никогда прежде не испытывал ничего подобного. Но мысль о том, что Петра исчезла в ночи — что, возможно, я потерял ее навсегда, потерял свою выстраданную мечту, которая только что обещала стать реальностью, — сводила меня с ума.
Я вернулся в ресторан. Он по-прежнему был пустым. Официант, увидев меня одного, огорченно повел бровью, словно спрашивая: «Не повезло?» Но он и сам знал ответ на этот вопрос. Когда я медленно покачал головой, он жестом пригласил меня за столик. Я сел, достал кисет с табаком и начал скручивать сигарету. Он подошел с большой пузатой бутылкой бренди Vecchia Romagna и маленьким тонким бокалом. Налил мне, по-братски похлопал по плечу и сказал всего одно слово:
— Выпей.
Оставив бутылку на столе, он оставил и меня, наедине с моими сигаретами, выпивкой и мыслями.
Прошел час. За это время я выкурил четыре самокрутки, выпил четыре бокала итальянского бренди и все ждал возвращения Петры. Но она так и не вернулась. Я даже не искал привычного утешения в работе — блокнот так и лежал в кармане, хотя я всегда тянулся к нему, если нервничал, был встревожен и пытался чем-то занять руки. В тот вечер я просто смотрел в потолок и видел перед собой Петру; я говорил себе, что встретил любовь всей своей жизни, что всё в этой женщине — ее красота, ум, чувство юмора, ранимость, грусть, невероятная чувственность, нежный поворот головы, удивленный смех, быстро подступающие слезы — было terra incognita
[73]
.
И вот теперь…
Я затушил четвертую сигарету, допил остатки бренди и поднялся, ожидая, что меня зашатает от низкопробного итальянского алкоголя. Но опьянения не было, была лишь тоска. Она не вернется. Она сбежала от тебя, сбежала от нас. Все кончено. Еще до того, как началось.
— Сколько я тебе должен за бренди, мой друг? — крикнул я официанту.
— За счет заведения.
— Ты должен позволить мне заплатить.
— Ты оставил достаточно денег, когда погнался за своей девушкой. Этого хватит за целый вечер.
— Ты очень любезен.
— Надеюсь снова вас здесь увидеть. А сейчас позволь мне вызвать такси.
На меня вдруг накатила страшная усталость. Поэтому я согласился на его предложение. Когда через пять минут подъехало такси, официант снова тронул меня за плечо и сказал:
— Ты любишь ее, да?
— Что, так заметно?
— Ты счастливый, что можешь любить. Я вот никогда не любил. Ни разу в жизни.
— Ты до сих пор один?
— Нет, женат на одной женщине вот уже двадцать пять лет. Поэтому тебе и завидую.
— А вдруг из этого ничего не получится?
— По крайней мере, теперь ты знаешь, каково это — чувствовать такое.
Слабое утешение. Я позволил официанту помочь мне надеть куртку. Пожал ему руку. И, пошатываясь, вышел на улицу, где меня поджидало такси.
Дома я был через семь минут. Поднялся по лестнице в квартиру. Оглядел чистое, свежевыкрашенное, отциклеванное помещение мастерской Аластера. Медленно потащился к себе, швырнул куртку в угол, скинул ботинки и рухнул на кровать.
Очнулся от звона в ушах. До меня не сразу дошло, где я и как сюда попал, и еще больше я удивился, когда посмотрел на часы. Начало третьего ночи.
Бжжж…
Звонили в домофон. Громко. Непрерывно. Как будто кто-то нажал кнопку звонка и удерживал ее. Настаивая на том, чтобы я проснулся. И впустил…
Тут до меня дошло. Я тотчас вскочил с кровати, потер глаза, стряхивая остатки сна, и босиком бросился вниз, по холодным каменным плитам подъезда, распахнул дверь, и…
Она. Петра. Насквозь промокшая. Волосы прилипли к голове, засыпанные мокрым снегом. Глаза красные, как будто она плакала несколько часов подряд. Ее била дрожь, когда она упала в мои объятия.
— Мне… холодно, — прошептала она, крепко прижимаясь ко мне.
Ее рука пробежала по моим волосам, потом коснулась моего лица; она словно хотела убедиться, что я настоящий, меня можно потрогать, и я здесь. Я закрыл глаза и почувствовал, как подступают слезы.
