— Вы живете в Западном Берлине?
— Да.
— И чем вы там занимаетесь?
Я объяснил, что пишу книги.
— Что за книги?
Я рассказал ему о своей первой и единственной книге.
— Значит, вы в Западном Берлине собираете материал?
— Нет, я пишу роман.
— О чем?
— О девушке, которая разбила мое сердце.
Он смерил меня испепеляющим взглядом:
— Что привело вас сюда сегодня?
— Хотел посмотреть выставку в Das Alte Museum.
— А чем она вас так заинтересовала?
— Просто заинтересовала, и все.
— Но чем же именно?
— Меня интересует такое искусство.
— Несмотря на то, что оно не имеет никакого отношения к любовному роману, который вы пишете?
— Кто вам сказал, что это любовный роман?
— Если вы шли в Das Alte Museum, тогда почему сначала оказались в Пренцлауэр-Берге?
— Как у вас, должно быть, зафиксировано, я совершил свой первый визит в Восточный Берлин четыре месяца назад. И тогда же я открыл для себя Пренцлауэр-Берг. Мне это место показалось очень романтичным.
— Я думаю, вы там с кем-то встречались.
— Я ни с кем не встречался.
— Вы лжете.
— У вас есть доказательства того, что я лгу?
Поскольку они не видели, как я заходил в квартиру Юдит, у меня не было оснований для беспокойства, если только она сама не позвонила им. Если же она все-таки сообщила о моем визите, то для нее это было чревато большими неприятностями, ведь она передала мне фотографии, которые теперь оттягивали задний карман моих джинсов.
— Я просто знаю, что вы лжете, — сказал офицер.
Я пожал плечами, изображая невозмутимость, хотя на самом деле ужасно нервничал.
— Я бы хотел осмотреть содержимое вашего рюкзака.
Я передал ему рюкзак. Он аккуратно выложил на стол чистый блокнот, журнал «Нью-Йоркер», кисет с табаком и сигаретную бумагу, карандаши и ручки, карманное издание романа Грэма Грина «Наш человек в Гаване», который я начал читать, и недоеденный шоколадный батончик «Риттер» с марципаном. Офицер внимательно осмотрел каждый предмет. Потом попросил меня вывернуть карманы. Я послушно выложил на стол ключи, мелочь и бумажник. Особенно его заинтересовал мой бумажник — он изучил каждую карточку из тех, что хранились в кармашках.
— Атеперь снимите куртку и передайте мне. Часы тоже.
Краем глаза я видел, как мистер Пинкертон оглядывает меня с ног до головы. К счастью, подол рубашки прикрывал джинсы сзади. Если бы они попросили меня снять рубашку, то наверняка заметили бы уплотнение в заднем кармане.
Офицер обшарил все карманы моей куртки и осмотрел черные часы «Омега», модель 1950-х годов, доставшиеся мне от отца много лет назад. Я уже чувствовал, что начинаю потеть. Своей напускной дерзостью я маскировал глубокий страх, ведь мне грозили несколько дней тюрьмы по подозрению в шпионаже или контрабанде. И это в лучшем случае.
— Подождите здесь, пожалуйста, — сказал офицер.
Собрав мои личные вещи, он запихнул их в рюкзак и удалился в сопровождении Пинкертона, заперев за собой дверь. Я задался вопросом: что дальше?
Меня продержали в будке больше двух часов. Вернее, я мог только догадаться, сколько прошло времени, поскольку вместе с офицером исчезли и мои часы. Без чтения, авторучки и бумаги мне ничего не оставалось, кроме как сидеть на полу и предаваться своим мыслям. Я думал о том, как Петра проводила день за днем в одиночной тюремной камере, где ей точно так же нечем было себя занять. Сидя взаперти, я мог сказать, что эта пытка очень мучительна. Плюс ко всему мне отчаянно хотелось в туалет, и страх перед неизвестностью возрастал с каждой минутой.
Но тут дверь открылась, и вошел офицер, один, с моим рюкзаком в руке. Он швырнул рюкзак на стол и сказал:
— Встаньте.
Как только я вскочил на ноги, он кивнул на рюкзак:
— Вот ваши вещи. Пожалуйста, проверьте, все ли на месте.
Я проверил и подтвердил, что ничего не пропало.
— А теперь наденьте куртку и забирайте это.
И снова я подчинился. Как только я оделся, он вручил мне мой паспорт:
— Можете идти.
Я бы с удовольствием задал ему массу вопросов. Почему они вдруг решили, что я больше не опасен? Была ли наводка от Юдит? Почему они толком не обыскали меня, если так беспокоились, что я могу пронести нечто компрометирующее? Но мне дали понять, что я свободен. Так что теперь все эти вопросы были бы некстати.
На улице, куда я проследовал за офицером, к нам подошел его подчиненный, который и проводил меня к шлагбауму, где сделал знак, чтобы его подняли. Потом он похлопал меня по плечу и подтолкнул вперед. Я двинулся к станции метро «Кохштрассе», и за моей спиной глухо лязгнули железные ворота. Спустившись в метро, я достал из заднего кармана немного помятые фотографии и на обратном пути до Кройцберга все пытался разгладить их.
Подойдя к подъезду своего дома, я полез в карман за ключами и услышал чьи-то торопливые шаги на лестнице. В следующее мгновение дверь распахнулась, и мне в объятия упала Петра.
— Весь последний час я простояла у окна, места себе не нахожу.
— Я же вернулся раньше времени.
— Ты ее видел?
Я достал из кармана куртки конверт с фотографиями:
— Они были припечатаны к моей заднице, так что слегка помялись.
Петра уселась на ступеньки и начала лихорадочно перебирать фотографии, еле сдерживая слезы. Эмоции все-таки взяли верх, и я сел рядом, обняв ее за плечи.
— Я не должна была отправлять тебя туда, — сказала она. — Не надо было настаивать…
Она не смогла договорить, уткнулась в мое плечо и разрыдалась. Когда она немного успокоилась, я повел ее наверх. Как только мы зашли в квартиру, Петра поцеловала меня с такой страстью и с таким желанием, что мы сразу оказались в спальне.
Потом меня сразила усталость — видимо, сказался шок. Я провалился в сон и очнулся лишь через час. Петра сидела в постели рядом со мной и курила. У нее в руках были фотографии, и она с невыразимой тоской смотрела на Йоханнеса, который с восторгом разглядывал воздушный шарик.
— Привет, — сказала она и наклонилась, чтобы поцеловать меня.
— Ты в порядке? — спросил я.
— Да, немного лучше. Просто все это так трудно пережить.
— Я понимаю.
— Но то, что ты сделал… эти фотографии Йоханнеса… ведь их можно пощупать… это так много значит для меня.
— Вот и хорошо.
