Я никогда ничего не брала в руки, чтобы этим кого-то ударить. Я совершенно не знала, как это делается. Поэтому я скорее рубанула его, а не ударила.
– И…
– Он уставился на меня. В полном обалдении. Типа, как будто высадку инопланетян увидел. А я подумала: натворила я дел.
– Поэтому ты…
– Еще раз ему врезала. На этот раз покрепче. И прямо по физиономии.
– Круто.
– Он упал. Не так упал, что на полу растянулся, а на колени рухнул. А я стояла над ним с этим совком в руке. Я сказала: “Попробуй только тронь кого-нибудь из нас, и я тебя убью”. Так и сказала.
– А он?
– Вот это самое странное. Я была всего-то девочкой пятнадцати лет с хлипкой железякой в руках. Он легко мог меня свалить, мог убить. Но он ничего такого не сделал. Даже вставать не стал. Остался на коленях. И смотрел на меня таким ужасным взглядом. Я от него такого взгляда не ожидала, это был взгляд проигравшего. То есть получалось, что с самого начала достаточно было сказать ему “хватит”, и он перестал бы нас бить.
– Ох.
– От удивления никто из нас не знал, что делать дальше. Мне начало казаться, что я выгляжу нелепо, стоя так с совком в руках. Героем я себя не чувствовала. А потом он встал и вышел из комнаты. Поднялся в их с мамой спальню, закрыл за собой дверь, и все. А утром вышел завтракать как ни в чем не бывало.
– А дальше что было?
– Он больше ни на кого из нас руку не поднимал. И, как ни странно, после того случая он, похоже, стал меня побаиваться и любить стал сильнее, чем раньше. Но главное, знаешь, я решила с тех пор: ни один мужчина меня больше не поимеет. Я наверняка и задолго до того так думала, но мне кажется, я тогда превратилась… в саму себя, в тот вечер, когда врезала отцу тем дурацким совком.
Баррет понимает, что совершенно необходимо что-то сказать, но слов не находит.
– Забавная штука, – говорит Лиз. – Сестра тоже после того случая начала меня немножко опасаться. Я думала, я ее выручаю. И я ее правда, можно сказать, выручила. Но ближе мы с ней от этого не стали. До того она не ожидала, что я могу причинить кому-то вред.
– А почему ты сейчас об этом обо всем вспомнила?
– Моя сестра больна шизофренией и сидит на таблетках, от которых стала заторможенной и толстой, она снова живет с родителями…
– Почему ты именно сейчас об этом говоришь?
– Потому что. Просто сегодня с Тайлером был один момент, он напомнил мне тот вечер. Когда я отца…
– Но ты же не ударила Тайлера.
– Наверно, я в жизни никого по-настоящему не любила, – говорит Лиз.
– Ни разу?
– Нет, ну я любила разных. Кого-то больше, кого-то меньше. Но есть один момент, я часто слышу, как о нем говорят, еще Бет об этом говорила, так вот, этого я в себе ни разу не чувствовала. Не испытывала этого самозабвения… не знаю, как лучше его назвать… клеточного обмена, когда вселяешься в другого человека и пускаешь его вселиться в себя. У меня не получается выразить это понятно…
– Нет, все в порядке. Я тебя понимаю.
– Ничего такого я никогда не испытывала. И не сказала бы, чтобы мне этого ощущения очень не хватало. До сегодняшнего дня. Забавно, но сегодня мне захотелось испытать все это с Тайлером.
– Вы же с ним не любовники.
– У меня не получалось его утешить. А я очень хотела, чтобы получилось. Ради него. Ради Бет. Мне, наверно, хотелось сделать то, что на моем месте сделала бы Бет.
– Бет была совсем другая, – говорит Баррет.
– Конечно, кто же спорит. Но, по-моему, сделать так, чтобы другому человеку стало лучше, – для этого большого таланта не нужно. Большинство справляется.
– Тайлер тебя любит. Уважает тебя. Ты наверняка помогла ему больше, чем тебе сейчас кажется.
– Знаешь что? Я сейчас больше не о Тайлере думаю, а о себе. Думаю об одной очень простой вещи, которой, боюсь, мне никогда не сделать.
– Ну так ты можешь кучу другого сделать.
Лиз снова принимается просматривать чеки.
– По дороге сюда мне пришла одна очень странная мысль. Я задумалась, засомневалась… Всегда я была уверена, что победила отца. Заставила его перестать нас бить. А сейчас, по пути, прямо в поезде подземки, мне стало казаться, что победил-то он. Победа заключалась в том, что он вынудил меня его ударить.
Оба некоторое время молчат. Баррет про себя благодарит покупателей, которые не заходят сейчас в магазин.
– Ты правда думаешь, что скейтборды не выглядят несколько кричаще? – говорит наконец Лиз.
– Да, по-моему, не выглядят. Может, для равновесия завести что-то посерьезнее? Что-нибудь вроде ну прямо совсем дорогих кожаных курток? Не винтажных, а новых.
– Ты сможешь заняться магазином, справишься, если я уеду на время? – спрашивает она.
– А ты куда собралась?
– Не знаю. Просто хочется отсюда уехать. На какое-то время.
– Как-то это слегка внезапно, нет?
– Слышал что-нибудь об Эндрю? – спрашивает она.
– Он мне звонил. Хочет зачем-то встретиться сегодня вечером в Центральном парке.
– Нормально.
– Скорее любопытно. Почему именно со мной?
– Ты ему нравишься, – говорит она.
– Да ему все более-менее нравятся.
– Может, тогда в тебе дело – в том, что он нравится тебе. Остальные-то его недолюбливали.
– Потому что считали, что он… не подходит. Тебе не подходит.
– Он по-прежнему со Стеллой?
– Ага.
– Не смотри на меня так. Хорошо, что она подошла. Ему подошла.
– Она немножко… – начинает Баррет.
– Да, не семи пядей во лбу. Знаю. Она ткачиха, ты это знал?
– Да нет, она девушка веселая. А так она вроде бы тренер по йоге и да, немножко ткачиха, в смысле, у нее правда есть ткацкий станок…
– Короче, все с ней в порядке, – говорит Лиз.
– В порядке. Знаешь, как она меня в тот раз насмешила? Сказала, что она медиум.
– И она обожает Эндрю. Его обязательно должен кто-то обожать.
– Почему вы так долго были вместе? Давно хотел тебя спросить, но все не решался. Боялся, что вопрос покажется грубым, что ты обидишься.
– Как тебе сказать, – говорит она. – Он был нужен мне рядом… ну, как бы для порядка. Он был сексуален, туповат и никогда не причинял мне неудобств, и при этом минус одна дополнительная забота в жизни.
– Не самая слабая мотивация.
– Другого я, наверно, заводить не буду.
– Э-э, другого – какого?
