Здесь край молодых, и это должно бы угнетать Лиз, но, проходя незамеченной по Дриггс, она сознает – сегодня даже яснее, чем всегда, – сколь скоротечна молодость обитателей этого края, сколь мимолетен этот их вечер, как скоро они, едва их дети сделают первые шаги по гостиной, станут ностальгически вспоминать те вечера в Уильямсберге. Может быть, именно благополучие и богатые посулы юности, несомненное обилие дарований… нет, не погубят их, а приручат, одомашнят, заставят прийти в себя. Они (во всяком случае большинство из них, насколько может судить Лиз) не больно-то претендуют на исключительность – для этого слишком охотно они перебрались в Уильямсберг, чересчур радостно обрядились в его одежды. Глупо и бестактно было бы поносить их, проходя невидимкой мимо; было бы подло не попытаться внушить им телепатически свою надежду, что им удастся найти изящное жизненное решение в тот день, когда начнут натягиваться отношения в семье (нашему маленькому скоро два, и нам теперь нужна квартира побольше), в тот год, когда они почувствуют себя симпатичными оригиналами – все еще дизайнеры и звукооператоры, хорошо узнаваемые, уже не одиночки, выпадающие из любой классификации, но часть (сюрпри-из!) стареющей популяции, обновленная (хипстерская) версия сорокалетних, еще щеголяющих кое-какими панковскими реликвиями, и пятидесятилетних (это ты, Лиз), которые так и работают ковбойшами-потаскухами в магазине секонд-хенда.
Домой идти пока не получается. Но и слоняться по Уильямсбергу больше невозможно.
Она сворачивает на Пятую улицу и идет по направлению к Уильямсбергскому мосту.
Она, разумеется, знает, куда идет. Странно, что она не принимала никакого решения. Она просто идет туда, как будто это неизбежно, как будто больше некуда.
В эти первые вечерние часы Авеню Си выглядит чуть более несуразной кузиной Дриггс. Здесь тоже людно, модные бары и кафе есть тоже, но их меньше – Лиз проходит целый квартал, и ей попадается по пути только маленький, залитый флуоресцентным светом продуктовый, готовящие на вынос китайцы, прачечная-автомат (последняя загрузка в 21:00), салон тату (в этот час ни одного клиента), веломастерская, уже опустившая на ночь жалюзи, и пустующее помещение бывшего зоомагазина (“Канарейки и другие певчие птицы”, серебряными буквами написано на витрине); молодежь в здешних барах и кафе (в основном старшекурсники, приехавшие провести вечерок в модном квартале) похожа на отпрысков не самых влиятельных аристократических семейств – симпатичные, расслабленные, сытые дети, одетые стильно, но без маскарада; не ожидающие и не обещающие сюрпризов. Парень в псевдозаношенном блейзере (Ральф Лорен, Лиз его ни с кем не спутает) высовывается из дверей закусочной и кричит приятелям, которые курят снаружи: “Еще один забили”.
Лиз подходит наконец к нужному дому с плоским кирпичным фасадом цвета дубленой кожи и звонит в квартиру 4Б. На звонок никто не отвечает. Она снова жмет кнопку.
Тот же результат. Что ж, хотя бы избежала унижения. Сейчас она поймает такси и поедет домой.
Но, сделав шаг от подъезда, она слышит голос Тайлера – откуда-то сверху.
– Эй.
На мгновение ей чудится немыслимое: Тайлер обращается к ней с небес, он умер и теперь парит над земной гладью…
Она задирает голову. Тайлер стоит на карнизе четвертого этажа, полуразличимый за лучами уличного фонаря, словно скульптура в нише церковной стены.
– Какого хрена ты туда залез? – кричит Лиз.
Тайлер не отвечает. Он с милостивым терпением смотрит вниз – на нее и на не слишком плотный в этот час трафик на Авеню Си.
– Давай слезай, – кричит Лиз.
Тайлер несколько секунд колеблется, будто стыдится своего доверия к Лиз.
– Я не собираюсь прыгать.
– Еще бы собирался! Слезай и иди открой мне.
Тайлер смотрит на нее с выражением жалостливого сострадания, какое она помнит у одного ангела – должно быть, каменного, виденного девочкой в церкви.
– Прямо сейчас слезай.
Медленно, явно нехотя, Тайлер спускается с карниза в комнату. Немного погодя жужжит домофон, и Лиз ныряет в подъезд.
Дверь в квартиру не заперта. За дверью темно. Тайлера Лиз обнаруживает там же, где оставила много часов назад. Он как ни в чем не бывало в непринужденной отдыхающей позе лежит на диване. Лиз едва сдерживается, чтобы не отвесить ему со всего размаху хорошую пощечину.
– Ты что это удумал? – спрашивает она.
– Извини, если напугал, – отвечает он.
– Что ты там делал?
– Ну как сказать? Хотелось выйти наружу, но чтобы не упасть на тротуар.
– Ты точно не собирался прыгать?
– Нет. Точно. В смысле, я думал о том, чтобы прыгнуть. Думал. Но не собирался. Есть же разница?
– Есть, наверно.
Как такое возможно, что она с ним согласна?
– Мы уже тысячу лет с тобой трахаемся, – говорит он.
– Да.
– И никому об этом ни слова не сказали. Вообще ни слова.
– Об этом я тоже знаю.
– Тебе это не кажется странным?
– Как сказать? Наверно, кажется.
– Мы скрывались от Бет. И от Эндрю.
– По-твоему, прямо-таки скрывались?
– Не знаю, – говорит он. – Эндрю – он был бы против?
– Нет. Или так: даже если бы что-то его напрягало, быть против он бы себе не позволил. Быть против… Эндрю себя другим представлял.
– Скучаешь по нему? – спрашивает Тайлер.
– Нет.
– А тебе это не странно?
– Ну да, кое-чего мне теперь правда не хватает. В основном такого, честно говоря, о чем особо и не расскажешь. Сам понимаешь, двадцать восемь лет, в постели… Ладно, не будем. Зато с наркотиками охолонула немного.
– Он любил свою дурь, да? Но ведь и ты тоже.
– Ну, мне нравилось иногда понюхать вечерком. А Эндрю… ему это было гораздо нужнее.
– Так бывает.
– А кто, – говорит она, – как ты думаешь, все последние месяцы кокс покупал?
– Догадываюсь кто.
– Дело даже не в деньгах. Просто с какого-то момента я почувствовала… Знаешь, отстегивать двадцатки дилеру своего неприлично молодого любовника – лучше бы не знать, что это такое. Ты уж мне поверь.
– А я и верю, – говорит он.
– Бет тоже не стала бы возражать. Если бы мне показалось, что ей не понравится, я бы к тебе и близко не подошла.
– Но ты же ей все равно не рассказывала.
– Не из-за тебя, – говорит она.
– Не из-за меня, а потому что…
– Потому что не хотела ей лишний раз напоминать, что она умирает, что кому-то придется ее заменить. В том или ином смысле.
Тайлер меняется в лице, но остается при этом неподвижным.
