Трубку на том конце бросили и через две минуты, развешивая на сушилке детские вещички, я сначала услышала истеричный лай собак и потом вдруг увидела, как что-то стремительное и большое в клубах пыли поворачивало в наш уютный спокойный квартал.
Баба Надя, моя любимая, уже знакомая читателю соседка, приложив ладонь ко лбу козырьком, прокомментировала тревожно:
– Шось сунэ!
Действительно, «шось» торопливо неслось. И неслось прямо ко мне.
Запыхавшаяся Василиса Семенна с учительской дулькой-пучком на затылке, в голубом халате, наспех криво застегнутой кофте и в домашних тапочках держалась одной рукой за горло, ей явно не хватало дыхания, а вторую протягивала прямо мне под нос, потрясая голубым конвертом в кулаке.
Усадив настырную гостью, я прочла письмо под ее внимательным взглядом и репликами: ну что там, а? что, а? сколько, а? Боже мой, как же мне было ее жаль. Она мчалась ко мне сломя голову, предполагая, что раз Федоренки получили наследство, что раз Гульпаки получают какую-то помощь от их богатой конфессии, то вдруг и ей счастье привалило, а вдруг! И уже где-то на краю ее планов и мечт она придумала, как распределит деньги. Если будет столько-то, она половину отдаст сыну. Или не отдаст, невестка такая поганая, все ей мало, потратит на цацки. Нет, она сама купит сыну машину. Они вместе поедут и выберут…
– Это письмо, Василиса Семеновна, – ласково, как к больной, обратилась я, – попало к вам по ошибке. Это всего лишь рекламный буклет о новинках в бизнесе по производству сухих кормов и консервов для собак, кошек, кроликов, морских свинок, попугаев и для крыс.
– И крыс?! Крыс?! – Василиса Семеновна уперлась в меня недоверчивым взглядом. – Как это – для крыс?!
– Ну, есть домашние крысы. Довольно симпатичные. Беленькие бывают. Рыженькие. У них такие ручки человеческие, – зачем-то стала бормотать я.
Недооценила я бойцовский характер Василисы Семеновны. Она, ничего не говоря, поднялась, вырвала из моих рук конверт и письмо и, глядя на меня, как в кино смотрят на предателей или фашистов, взяла высокий старт и унеслась. Недалеко, правда. В соседний квартал. К моей маме. Сверить показания. А вдруг я соврала и какими-то известными мне одной путями хочу отнять ее законное наследство.
Мама прочитала Василисе Семенне то же самое. Ага, сговор, успели созвониться, подумала Василиса Семеновна и после недолгих поисков или расспросов помчалась к учительнице английского языка Ирине Петровне. К слову, ученице моей мамы. Ирина Петровна тоже старательно перевела и тоже прочла Василисе Семенне про новости в области кормления и разведения декоративных крыс и других домашних любимцев.
По сей день Василиса Семенна рассказывает знакомым, что мы – мама, я, Ирина Петровна и еще несколько учителей английского, к которым она забегала после посещения Ирины Петровны, – шайка, обирающая честных граждан, получивших наследство. К слову, я только потом поняла, что означали слова, которые Василиса Семеновна, нацепив на нос очки, читала мне по телефону. Те самые «бузинес неус» – это были «Business news». И если бы я распознала их на слух, бедная Василиса Семеновна не была бы так разочарована.
А ведь так хотела чуда. И ничего в этом нет плохого. Чуда хотят все. Чуда.
Глава четвертая
Чак и другие
Ну вот, почти все утихомирились, улеглись. Легкими лапочками по еще теплой крыше бежит ко мне кошка Скрябин. Никакой фамильярности, никаких объятий или поглаживаний. Уважает, но держит дистанцию. Все на равных. Сидим вдвоем, рядом, она и я. Сидим и ждем звездного дождя. Я с нетерпением, ощущением волшебства и новизны. Она – привычно. Говорят же, что кошки инопланетянки. Они знают гораздо больше, чем демонстрируют. Они не желают, чтобы их понимали. Им и так хорошо.
В кустах над речкой живет ежиное семейство. В норах под цоколем нашего дома живет ужиное семейство. И там и там родилось или вылупилось потомство. И там и там малышей учат охотиться. Ежат – на ужат, ужат – на лягушат, лягушат – на комарят. Верней, на молодых комаров. А молодых комаров учат охотиться на нас – на людей. Такая вот странная пищевая цепочка получается. Судя по неприятным ощущениям, у комарят как раз прозвенел звонок на урок. Меня уже успешно укусили.
На реке рядом с домом кричит, скрипит и ворчит странная одинокая ночная птица, в кустах звенят цикады и внизу по двору обеспокоенно бегает мой новый пес Амур, цокая когтями по закрытой плиткой дорожке, задрав свою огромную и пока еще не очень умную башку, изнывая от тоски и зависти, мол, слезай и пойдем спать, ночь ведь, ночь, что ты там делаешь вообще. Или возьми меня к себе, что ли. Он громко зевает и старается что-то сказать, упрекнуть:
– Ауэыыыыы! Ауэыыыы!
– Амур, – тихонько говорю вниз, – иди домой, тебе сюда не забраться.
– Да-да, нечего тут, – противным голосом подмявкивает кошка Скрябин, гордо выпрямив спинку и чуть шевеля хвостом.
Я смотрю в небо. Где-то там есть созвездие Гончих Псов. Вроде рядом с Большой Медведицей. Двойная звезда Карла. Названная в честь короля Карла Второго. Не знаю, в честь какого. Этих Карлов было четырнадцать человек от Британии, Франции до Испании, Румынии и Монако. Хочется думать, что она названа в честь Британского Веселого Короля. Я уверена, что именно там, в этом созвездии, – душа моей собаки. Моего Чака. И если присмотреться, прислушаться… Нет. Зажмуриться, закрыть уши и тогда только присмотреться и прислушаться, можно и увидеть и услышать.
Привет. Это я.
Узнаешь? Скучаю по тебе.
В тот месяц… дурацкое начало, презираю себя за такое картонное начало, но по-другому и не расскажешь. Именно в январе, когда я тосковала, болела, не спала, чувствовала себя несчастной и от этого все вокруг, а главное – мой сын, тоже чувствовали себя несчастными, в один из этих холодных дней старшина погранзаставы Грыгоровыч вошел в мой дом, из плотно застегнутого его военного пограничного тулупа была видна твоя маленькая испуганная морда. Остальной ты был замотан в теплую тельняшку с начесом. «Шоб нэ застудывся малый», – объяснил Грыгоровыч и, не принимая никаких возражений, собственно как всегда и во всем, расстегнул тулуп, бережно размотал малого и протянул мне, держа под голое твое горячее пузо. От тебя солидно, по-военному воняло псиной из собачьих вольеров погранзаставы. Ты охотно, чавкая, шморгая и чихая, поел, напустил лужу, засмущался, и я понесла тебя в ванную, купать. Мы выделили тебе младенческую ванночку нашего подросшего к тому времени сына. Ты терпеливо снес экзекуцию. Закутанного в старое одеяло я уложила тебя в кресло под батарею отопления. Ты вырубился, и маленький, размером в две моих ладони, обстоятельно, по-мужски захрапел. И в следующий раз после купания ты, умница такая, сам побежал и взобрался в то же самое кресло около батареи. Запомнил. И потом всю жизнь после помывки ты усаживался в то самое кресло – это был твой ритуал, и не важно, зимой ли, когда батарея была теплая, либо летом в жару, когда мы купали тебя на террасе. Ты все равно бежал в дом и умащивался в то самое кресло. И спал. У тебя были густые шоколадные ресницы, чуткие восхитительные брови. И абсолютно человеческие глаза.
