И только тем живет.
Теперь фантазия Райзера вошла в противоречие с его мыслью, при всяком удобном случае она пыталась вторгнуться в область последней и облечь в образы наиабстрактнейшие понятия. Для Райзера это было сущее мучение, и в этом настроении он сочинил маловыразительные стихи о мире, которые представляли собой и не чистую спекуляцию, и не поэзию, но нечто среднее между тем и другим.
Наставшая дождливая пора не развеяла его поэтического одиночества. Он запирался в своей комнате, где кое-как привел в порядок и с большим трудом настроил ветхое фортепиано. Теперь он просиживал за этим фортепиано целые дни напролет и, хорошо зная ноты, разобрал почти все арии из «Охоты», из «Смерти Авеля» и другие, затем играл и пел их самому себе. А между тем он от доски до доски несколько раз перечитал Филдингова «Тома Джонса» и «Стихотворения» Халлера, проведя в уединении несколько недель – почти столь же счастливых, как прежде на чердаке, когда целиком погрузился в философию. А стихотворения Халлера он почти все выучил наизусть.
Здесь в один из дней его посетил Филипп Райзер и попросил сочинить слова для хоральной арии, которые сам намеревался потом положить на музыку. Эта просьба так польстила Антону Райзеру и вдохновила его, что, едва оставшись наедине, он тут же принялся за работу и, взяв несколько случайных аккордов, за какой-нибудь час сочинил следующие стихи:
Власть Господа благословенна —
Так преклони пред Ним колена,
Воспой хвалу Ему, Земля!
Шумите для него, дубравы,
Стелитесь, зеленея, травы,
Цветите для Него, поля!
Вы для Него гремите, грозы,
И славьте Бога без конца
Леса, пещеры, реки, горы,
Пусть ваши не умолкнут хоры
В честь Вечного Творца!
Так пусть же вечно все творенья,
Ликуя, песнь благодаренья
Создателю поют —
Пусть мир, что мудро Бог устроил,
Что бытия Он удостоил,
Восславит Божий труд.
Филипп Райзер положил эти строки на музыку, и хор в самом деле их исполнил, при этом имя сочинителя объявлено не было. Новая ария, и в особенности текст, вызвала всеобщую похвалу. Антон Райзер чувствовал себя немало польщенным, слыша, как однокашники, всегда его презиравшие, распевают мелодию на его слова, да еще выражают свое одобрение. Он, однако, ни словом не обмолвился, что сам сочинил эти стихи, предпочитая наслаждаться своим нежданным триумфом втайне.
В конце концов, именно его мысль занимала внимание и певцов, и слушателей всякий раз, когда – и довольно часто – исполнялась эта новая вещь; но если что-то вообще может возбудить тщеславие сочинителя, так это желание людей положить на музыку его мысли, выраженные в словах. Каждое слово обретает при этом более высокую ценность, и чувства, охватывавшие Антона Райзера при исполнении его арий, должно быть, трогали душу каждого автора, чьи произведения собирали сколько-нибудь значительное число слушателей. Существует и множество примеров, когда подобные триумфы вызывали у авторов сильнейшие приступы тщеславия.
Впрочем, триумф Антона Райзера продлился недолго. Как только узнали имя сочинителя, сей же час обнаружили в стихах массу недостатков и некоторые из хористов, читавшие Клейста, стали утверждать, будто эти стихи выписаны из него. Действительно, в них можно было найти отголоски Клейста, но заключительная мысль о том, чтó именно Бог удостоил бытия, вращалась вокруг собственных метафизических размышлений Райзера: в какой мере верно, что лишь живые и мыслящие существа могут быть наделены собственным бытием. Филипп Райзер оказался доволен также и этим стихотворением – за исключением той сцены, где Природа, подобно даме, опускается перед Богом на колени; ее он счел слишком смелой.
Итак, если Филипп Райзер зарабатывал на жизнь изготовлением фортепиано, Антон Райзер занимался сочинением стихов, которые его друг критиковал, сам никогда не пробовав себя в стихотворстве и потому не питая к Антону ревности. Напротив, он сам иногда предлагал ему тему для обработки. Так, однажды Антону Райзеру пришлось воспеть настроение Филиппа Райзера, его любовные страдания, взлеты и падения его духа, и, хотя в то время еще никто не возносил к луне столь много вздохов и любовных пеней, как позднее автор «Зигварта», Райзер начал свою песнь такими словами:
Что смотришь ты с такой тоской
С небес, прекрасная луна?
Ты знаешь горький жребий мой
И состраданием полна?
В другом месте он так описал настроение Райзера:
Я грезил высотою,
Но камнем вниз летел;
И понял я с тоскою,
Как горек мой удел.
За всем этим Райзер не пропускал и занятий в школе, директор которой, уже упомянутый выше, при известном педантизме обладал, в сущности, неплохим вкусом и знаниями. Он учредил в классах занятия по декламации, и это сразу подняло в Райзере целую волну честолюбия.
Тому, однако, кто желал выступить с декламацией на публике, надлежало, во всяком случае, иметь приличное платье, какового у Райзера не было, – если не считать кафтана из серого сукна, делавшего его похожим на слугу, и поношенного сюртука. Ни в том, ни в другом он выступать не мог. Итак, дурное платье снова не давало ему жить и лишало душевных сил.
Но в конце концов и это препятствие было преодолено: принц дал ему денег на покупку нового платья.
Теперь все его стремления и помыслы сосредоточились на том, чтобы сочинить стихотворение, достаточно совершенное для публичной декламации.
Надо сказать, тогда не существовало обычая декламировать стихи собственного сочинения. Каждый переписывал стихи откуда-нибудь и держал их при чтении перед собой либо отдавал директору.
Райзер, однако, твердо решил сам придумать стихи для своего первого выступления и лишь испытывал затруднение с выбором темы. Ему хотелось подобрать такую, которая бы наилучшим образом раскрывала возможности публичного чтения.
И вот, гуляя в один из прекрасных лунных вечеров по городскому валу, погруженный в эти мысли, он вспомнил о своем стихотворении против безбожников, которое сочинил несколько лет назад и запомнил наизусть благодаря его декламационной выразительности, но теперь оно казалось ему по мысли чрезвычайно пресным. Сам же предмет этого стихотворения, напротив, так живо его привлек, что он снова пустился в обход вала и за время прогулки полностью сложил в уме стихотворение «Безбожник».
Мысли его приняли не вполне обычный оборот, совсем другой, чем в стихотворении, некогда выученном наизусть. Он представил себе безбожника как раба бури и грома, бушующей стихии, различных недугов и тления, иными словами – как раба лишенных разума безжизненных сил, господствующих над ним из-за того, что он отказался от почитания Духа вечной милости. И от одного лишь старания написать на эту тему стихотворение, годное для декламации, в душе Райзера разгорелась такая потребность веры в Бога, что он испытал прямо-таки праведный гнев на тех, кто хотел отнять у него сие утешение, и этот огонь он сохранял в себе до тех пор, пока не закончил стихотворение, и было оно от начала и до конца исполнено такой бодрой уверенности в существовании разумной причины всего сущего, что при всех перебоях и некоторой натянутости слога все же в целом выразило то чувство, которое до сих пор Райзеру передать не удавалось. По этой причине нелишним будет привести здесь эти стихи, хотя сами по себе они, возможно, и не заслуживают сохранения.
