За такими разговорами они доехали до Трезебургского моста и увидели на другом берегу постоялый двор «У белого оленя», живописно расположенный у самой реки. Несколько выставленных наружу столиков освещались садовыми свечами, остальные довольствовались лунным светом.
– Заедем? – спросил полковник.
Но Сесиль была против. Дорога по другому берегу, вероятно, была той же, которую они проделали утром, и у нее не было охоты, еще раз проезжать мимо Тодтенроде.
– Значит, едем дальше.
И с этими словами Сент-Арно направил коня на ухабистую дорогу, довольно круто поднимавшуюся к плато, протянувшемуся между Трезебургом и Тале.
Наверху не было ничего, кроме зарослей травы и пашни. Узкая дорога между ними была все же достаточно широка, чтобы можно было проехать по ней втроем, держась в один ряд. Тени бежали впереди по сиявшей серебром земле, как бы приглашая всадников следовать за собой. Трое путников ехали шагом. Воздух остыл, и Сесиль начала мерзнуть, поэтому Гордон протянул ей плед, который до сих пор в виде скатки был приторочен к его седлу.
– Бери, бери, – сказал Сент-Арно. – Господин Гордон задрапирует тебя со знанием дела; он научился этому в клане Гордонов. И ты поедешь между нами как истинная шотландка, леди Макбет или кто-то в этом роде. Вот только твоя шляпа выпадает из стиля.
Но Сесиль ограничилась тем, что пришпорила коня, и очень скоро они достигли перекрестка, в пятидесяти шагах от которого виднелся какой-то памятник.
– Что это? – спросил полковник и поскакал к памятнику, в то время как Гордон и Сесиль продолжали путь более медленным аллюром.
– А вам неинтересно? – спросила Сесиль с оттенком насмешки и горечи. – Сент-Арно видит, что меня знобит, знает, что я считаю минуты. Но что ему до того?
– Но ведь он обычно такой внимательный и заботливый.
– Да, – протянула она.
И в этом «да» прозвучало безграничное отрицание. Гордон взял ее бессильно повисшую руку и запечатлел на ней поцелуй. Она не отняла руки. Оба молча ехали рядом, пока к ним не присоединился Сент-Арно.
– Что это было? – спросила Сесиль.
– Памятник какому-то старому лесничему.
– Которого застрелил какой-то браконьер?
– Нет, ничего сенсационного. Он спокойно умер в своей постели.
– И как его звали?
– Пфайль.
– А, Пфайль. Граф Пфайль?
– Нет, – рассмеялся Сент-Арно. – Просто Пфайль. Бывают же у природы демократические капризы. Между прочим, несмотря на всю свою буржуазность, он был большим авторитетом в лесном деле и основателем одной из наших знаменитейших сельскохозяйственных теорий.
– Какой же, позвольте спросить?
– О том, что сочетание болот и песков в определенных обстоятельствах создает особенно рафинированную культуру. Болото само по себе ни на что не пригодно, и песок сам по себе бесполезен, но в земле Бранденбург Господь расположил их рядышком, что было особым благодеянием для этой местности и, конечно, для человечества. И вся прусская история произошла, так сказать, из этого акта милосердия Бога к своему заведомо любимому детищу – маркграфству Бранденбург. Вот тебе и вся знаменитая теория Пфайля, возможно, немного слишком остроумная. Поскольку чернозем Пирица
[109]
всегда был лучшей почвой, во всяком случае, он лучше, чем сочетание болота и песков. Ну, а теперь – рысью, чтобы согреться и продвинуться вперед.
И они двинулись рысью через плато, минуя деревья и выступы скал, и потом снова перекрестки дорог и путевые столбы. На одном была надпись: «На Лысую гору». Указав на него, Сент-Арно сказал:
– Заедем туда? Или ты предпочитаешь отдельную экскурсию?
Это прозвучало высокомерно и язвительно, и она непроизвольно отшатнулась при его приближении.
Однако полковник завелся и продолжал в прежнем тоне:
– Ты только погляди, как луна освещает скалы. Это же сплошь призраки, гротескные фигуры и физиономии. Держу пари, все тамошние толстяки – монахи, а все худышки – монахини. В самом деле, господин фон Гордон был прав, когда называл Гарц страной ведьм.
И тут они подъехали к уступу, откуда путь через плато снова спускался вниз. Лошади рвались вперед прежним аллюром, но всадники, пораженные открывшейся перед ними картиной, непроизвольно натянули удила. По долине со стороны Кведлинбурга и Чертовой стены
[110]
, с грохотом и лязгом надвигался последний поезд, рассыпавший по полю искры, и лунный свет пронизывал облако дыма, а впереди сверкали два огненных глаза.
– Дьявол не дремлет, – сказал Сент-Арно – Того и гляди, догонит.
И поскакал вперед. Сесиль и Гордон последовали за ним.
Глава шестнадцатая
Четверть часа спустя, подъезжая к гостинице, наши путники ясно увидели, что последний поезд, вероятно, доставил много гостей, так как на большом балконе с видом на парковую лужайку царило оживление. В призрачном свете газовых фонарей сновали кельнеры. Один из них тащил высокий самовар, что ясно указывало на приезд англичан или голландцев.
– Смотри, Пьер, какая прелесть, – сказала Сесиль, вновь развеселившись при виде столь комичного зрелища. – Да тут жизнь бьет ключом.
Остановившись перед эркером, все трое спешились и вошли в вестибюль, где в страшном беспорядке было свалено множество чемоданов и саквояжей. Поднимаясь по лестнице, Сесиль ощутила приятное тепло, излучаемое газовыми лампами.
– Я думаю, мы еще выпьем чаю на балконе. Не правда ли, господин фон Гордон?
И действительно, скоро наши друзья уже сидели среди гостей за тем же столом, где всего несколько дней назад завязалось их знакомство. К тому времени Сесиль, то ли из тщеславия, то ли осторожности ради, успела переодеться в отороченный мехом жакет, который очень ей шел и привлекал всеобщее внимание. Она явно наслаждалась успехом, и хорошее настроение не покидало ее вплоть до того момента, когда она, выпив чаю, удалилась под руку с Сент-Арно с балкона, где еще оставалось несколько гостей.
Часы в деревне били одиннадцать, когда Гордон вошел в свой скромный номер в левом флигеле. Он имел обыкновение перед отходом ко сну удобно располагаться в углу дивана, но сегодня был слишком взволнован и возбужден, чтобы усидеть на месте дольше минуты. Одно окно флигеля уже было распахнуто настежь, но он снова встал, чтобы открыть и второе. Под окнами проходила круговая дорожка, обсаженная левкоями и резедой, и он жадно вдохнул их аромат, мощной струей хлынувший в комнату. Все было тихо. Боскеты, обрамлявшие садовые аллеи, были погружены в тень, лишь в одном-единственном месте напротив комнаты Сент-Арно полоса света рассекала кромешную тьму. Гордон вглядывался так напряженно, словно хотел вычитать из этой полоски света все тайны маленького мира по имени Сесиль. Но потом на его лице появилась кривая усмешка. «Кажется, меня занесло, и я сам себя вожу за нос, занимаясь здесь спектральным анализом. Poor
[111]
Гордон! Наука может разгадать тайну света, но не сердца. Тем более, сердца женщины».
