Судя по энергичному движению его губ, отставной священник старательно платил автору исторического эссе той же монетой. Но поскольку его отставка по требованию прихода (вообще-то почтительного) произошла десять лет назад, а именно «из-за шамканья», то разобрать то, что он говорил, было никак невозможно. Тем разборчивее звучали речи, произносимые в тот же момент за соседним берлинским столиком.
– Погляди, – говорил старший. – Видишь вон те две башни? Ближняя, должно быть, Кведлинбургская, ясное дело, к гадалке не ходи. А вот та, что за ней? Держится на заднем плане, словно вышла в отставку. Хальберштадская, что ли? А давай мы с тобой пододвинем ее поближе.
– Давай. А как?
– А перспективой. Видишь вон там театральный бинокль?
– В самом деле. Да еще на штативе. Пошли.
Продолжая беседовать в таком духе, они встали и направились к телескопу.
– Берлинцы, – прошептала Роза на ухо Гордону и отодвинулась в сторону.
Но она немногого добилась отступлением, потому что теперь голоса обоих приятелей, попеременно заглядывавших в телескоп, обрели такую пронзительность, что ни единое слово из их беседы не пропадало втуне.
– Ну, где там твой Хальберштадт? Ты его видишь?
– Видеть вижу. И он все ближе. Только очень уж шатается.
– Как бы не так. Это ты шатаешься.
– Пока еще нет.
– Но скоро.
И с этими словами они отошли от телескопа под навес, где теперь собирались совершить дальнейший марш-бросок на скалу Конское копыто.
– Слава Богу, – сказала Роза, когда они ушли. – Я всегда так боюсь.
– Почему?
– Потому что мои дорогие земляки – странный народ.
– Да, странный, – рассмеялся Гордон. – Но не скверный. Если только они не вовсе переменились за последние десять лет.
Они продолжали болтать, перелистывая эскизы в папке, хотя и с различной степенью заинтересованности. Полковник, не особенно вглядываясь, ограничивался немногими, принятыми в таких случаях, восхищенными восклицаниями, в то время как Сесиль, хоть и поглядывала иногда на рисунки, преимущественно играла с роскошным ньюфаундлендом, сопровождавшим красавицу от отеля «Десять фунтов». Теперь пес, доверчиво положив голову ей на колени, с невозмутимым и почти умильным видом ожидал кусочков сахара, которые она бросала ему со стола. Только Гордон рассматривал рисунки внимательно и делал замечания, осторожно балансируя между серьезностью и шуткой. При виде листа, на котором был изображен могильный холм из множества полевых камней, он сказал:
– Некоторые камни похожи на мертвые головы. Простите, это задумано или вышло случайно? В самом деле непонятно, то ли это курган, то ли груда черепов?
Роза рассмеялась:
– Вы видели картины Верещагина?
– Разумеется. Но только эскизы к ним.
– В Париже?
– Нет, в Самарканде. А потом еще в Плевне.
– Вы шутите. Ну, Плевна могла быть, тут я вам верю. Но Самарканд! Бросьте, ведь это, в сущности, просто сказка.
– Или жуткая действительность, – возразил Гордон. – Помните двери самаркандской мечети?
[29]
– Конечно. Жемчужина.
– Согласен. А стражей у дверей, со стрелами и луком помните? Они там, перед этими знаменитыми дверьми храма, предаются странному воинственному занятию, не то войне, не то охоте. Ах, сударыня, поверьте мне, очарование такого рода экзотики весьма сомнительно, и я решительно предпочитаю ей Берлин, где можно вечером послушать «Лоэнгрина»
[30]
, а затем поужинать у Хиллера
[31]
. «Лоэнгрин» – фантастичнее, а «Хиллер» – аппетитнее. Отечество много значит. И всегда будет значить.
Полковник согласно кивнул, но художница сдалась не сразу, во всяком случае, кое в чем она продолжала настаивать на своем:
– Может быть. Но экзотика тоже остается, есть великолепный животный мир: степной волк, степной коршун.
– Вообще-то вы можете познакомиться с этими милыми божьими тварями в Берлинском зоологическом саду, оно и безопасней. И рисовать их там удобнее, чем в местах обитания. Честно говоря, за три года я не видел в степи ни одного степного коршуна, и уж точно ни одного, кто так хорошо смотрелся бы, как вон тот. Хотя это и не коршун. Взгляните, сударыня, вон там, между скалами.
И он указал на ястреба, парившего над пропастью высоко в воздухе.
Роза проследила за полетом птицы.
– Он явно летит на Лысую гору, – заметила она.
– Конечно, – сказала Сесиль, радуясь от души, что наконец-то прозвучало слово, которое отвлечет ее от смертельно скучной папки и заумных рассуждений об искусстве и географии.
– Снова Лысая гора! Сегодня я слышу о ней в третий раз.
– И это знак, что пора ее посетить, сударыни. В самом деле, рано или поздно мы ее увидим, коль скоро мы находимся в Гарце. Ибо во всех местах, куда приезжаешь, следует знакомиться с достопримечательностями. В Самарканде (он отвесил поклон в сторону Розы) – с дверями мечети и стражами, в пустыне – с королем пустыни, а в Гарце – с ведьмами. В сущности, ведьмы – местный продукт и растут в здешних горах повсюду, как пурпурная наперстянка. Их встречаешь на каждом шагу, а когда думаешь, что видел всех, все только и начинается. Под конец остается Брокен
[32]
, самое название коего скрывает чертовщину. Он и есть настоящая Лысая гора. Ведьмы там – у себя дома, это первобытная среда их обитания. Серьезно, здешний ландшафт так перенасыщен этой субстанцией, что в конце концов начинает приобретать над нами реальную власть. Что касается лично меня, то признаюсь: когда я недавно в лунную ночь проходил по долине Боде, мне за каждым кустом, за каждым стволом ольхи мерещилась ведьма.
