— Господин Храмов, подъем! Кто спит, того — сами понимаете — убивают.
Он открыл глаза и сел.
— Между прочим, я вас давно отпустила домой, а вы уснули как сурок. Вам что, понравилось у меня?
Он похлопал себя по животу.
— Я чревоугодник, — признался он сонным голосом.
— Это я заметила. Поедемте. Всему рано или поздно приходит конец.
— Какой еще конец? — встревожился он, на ходу застегивая рубашку и еле поспевая за мной на лифт.
— С Клаусом все покончено. Он сдался.
Храмов молчал. Хороший человек. А самое главное — верный своему слову.
Я же болтала просто так, чтобы окончательно запутать его, сбить с толку. Я произносила какие-то общие фразы, смысл которым могло придать лишь воображение самого Валентина Георгиевича. Тем более что рыльце его было в пуху.
— Он с вами делиться не будет, — бросила я фразу, которая, ударившись о мыслительный аппарат Храмова, проникла в него и, судя по его лицу, прочно там укрепилась.
— Вы же только что сказали, что он сдался. Не вижу логики.
— Это Клаус сдался… а ОН (я намеренно сделала ударение на таинственном незнакомце, очень влиятельном, от которого, быть может, и зависит дальнейшая судьба Валентина Георгиевича) с вами делиться не будет.
Мой расчет был предельно простым. В любом деле существуют заказчик и исполнитель. Заказчик платит деньги. Это основной рычаг. Заказчик может заплатить больше, а может и меньше, а может и вообще ограничиться авансом, в зависимости от того, как выполнена работа. Если же Заказчик намерен сотрудничать с Исполнителем и дальше, то он заинтересован в том, чтобы удержать его, а этого можно добиться лишь с помощью денег. Все так просто.
Храмов отправился к себе домой — зализывать раны. Я же, завернув за угол, села в селивановскую машину, доехала до гаража и там снова поменяла номера — благо у меня была их целая коллекция. Я понимала, что фээсбэвские номера знает любой гаишник и шпион, да и вообще каждый мальчишка в городе. А вот мои — личные, так сказать, — номера знаю только я.
Я ехала медленно, наслаждаясь ездой и глядя по сторонам на зеленые бульвары и фонтаны, на красивых, загорелых людей… На заднем сиденье лежал шедевр моего собственного исполнения: копия «кафельного» пейзажа. Я бы назвала его «Кровь на кафеле». Зловещее, с фрейдистским запашком название.
Я с позволения администраторши прикрепила это антихудожественное, явно сюрреалистическое произведение на центральную стену фойе и подошла к буфету, чтобы выпить холодного апельсинового сока. Что-то меня ждет сегодня?
В рукаве запищала рация.
Я отошла в сторону, спряталась за колонну и поднесла руку к уху.
— Мы потеряли вас из виду, — услышала я беспокойный голос Селиванова.
— Я поменяла номера. Мне это было необходимо.
— Интересно… Как вам передать информацию по булочным и пекарням?
— Подъезжайте к семи к филармонии. Я выйду — на мне будет черный балахон, вы можете меня узнать только по нему, — подойду к вам и попрошу прикурить.
— Добро.
Сеанс связи был окончен. Я вышла в фойе и стала жадно рассматривать зрителей. Некоторые подходили к моему «пейзажу» и подолгу рассматривали его. Я отыскала глазами Наталию Петровну, билетершу, спросила у нее про Клавдию Михайловну.
— У нее внук заболел, — сказала она. — Родители в Тюмени живут, так она сама его воспитывает… Правда, они деньги высылают.
— Что нового? Ничего не вспомнилось?
— Ходят в основном постоянные зрители, вот только Храмова что-то давно не вижу… О нем некоторые мои знакомые спрашивают, — она улыбнулась, — а я откуда знаю, почему его нет? К нам из Чехии такой знаменитый саксофонист приезжал, Храмов любит саксофон, он его слушает, закрыв глаза… А вот чего-то не появляется. Может, заболел…
«Еще как заболел», — подумала я и отошла от билетерши.
И вдруг я почувствовала взгляд. Затылком. Я повернулась и увидела совершенно белое лицо. Оно принадлежало женщине. Белое лицо и красные губы. Огромные глаза пожирали «кафельный» пейзаж.
Я знала эту женщину. Но она узнать меня в такой одежде и гриме не могла.
Я подошла к ней.
— Нравится? — спросила я. И она вздрогнула, как если бы я нечаянно коснулась чувствительного места на ее локте.
— Что за мазня! — процедила она сквозь зубы. — И кому пришло в голову повесить это на центральной стене, на виду у всех!
— А по-моему, очень даже мило…
— У вас дурной вкус, — заметила она и отошла от стены.
Клавесин, лютня, гитара, флейта — все это, конечно, замечательно, но мне не давала покоя эта женщина. Я нарочно села таким образом, чтобы видеть ее.
И я дождалась. Минут через десять после начала концерта она поспешно вышла из зала. Я за ней.
Спрятавшись за колонну, я наблюдала. Вот она подошла к картине, если можно так назвать это творение, подняла руки и коснулась ее ладонями. Затем резко повернулась, и я услышала стук ее каблучков на лестнице, ведущей в гардероб и туалеты.
Пока она подкрашивала губы у зеркальной стены гардероба, я незаметно проскользнула в туалет и заперлась в кабинке. В щель мне было видно все кафельное пространство. Здесь несколько дней назад убили Даню.
Женщина вошла в туалет и замерла, скрестив руки на груди. Глаза ее горели. Она опустилась на корточки и обхватила руками голову. Ее странное поведение заинтриговывало меня все больше и больше.
«Простите меня», — услышала я и почувствовала, как моя кожа покрывается мурашками.
Она все знала. Она знала Кафельщика. Она просила за него прощения.
Она ушла. Многое за эти последние полчаса стало ясным.
Я посмотрела на часы: пора было встретиться с Людой и Селивановым.
С Людой я столкнулась возле кассы. Увидев меня, она вернула только что купленный билет обратно. Бросилась ко мне.
— Я была там. И встретилась с Храмовым, который как раз откуда-то вернулся. Я сказала, что у меня возникли проблемы. Сочинила про беременность. Даже инсценировала полуобморочное состояние и, пока Валентин Георгиевич бегал за водой на кухню, заглянула во все комнаты. В одной из них лежал мужчина. Он бинтовал ногу. Я едва успела вернуться в гостиную. Мы поговорили с Храмовым об Аркадии, я просила, чтобы Храмов организовал мне еще одну встречу с ним… В общем, это уже неинтересно и не имеет никакого смысла… — Она замолчала и, раскрасневшись, добавила: — Мы скоро уезжаем.
— Кто это мы и куда? — спросила я, хотя уже догадывалась обо всем, что она собиралась мне сказать.
— С Сережей. Сначала в Москву, а оттуда… за границу! — Глаза ее блестели.
— Ты рано радуешься. Нельзя доверять человеку, которого почти не знаешь…
