— Священник из церкви Святого Себастьяна? Этот бедняга?
— Конечно, конечно. Бедный он. И все бедные, — шептала Констанция. — Бедный Арби, глупый, печальный гений. Бедняга Слоун. Бедная его жена. Эмили Слоун. Что она такого сказала в ту ночь? Думала, будет жить вечно. Боже! Вот это сюрприз: проснуться в небытии. Бедная Эмили. Несчастный Холлихок-хаус.
[340]
Несчастная я.
— Что-что ты сказала? Кто несчастный?
— Хо… — невнятно бормотала Констанция, — ли… ок… хаус…
И она уснула.
— Холлихок-хаус? Не знаю фильма с таким названием, — прошептал я.
— Нет, — сказал Крамли, входя в комнату. — Это не фильм. Вот.
Он засунул руку под ночной столик, вытащил телефонный справочник и полистал страницы. Пробежав пальцем сверху вниз, он вслух прочел:
— Санаторий «Холлихок-хаус». Полквартала к северу от церкви Святого Себастьяна, так?
Крамли наклонился к самому уху Констанции.
— Констанция, — проговорил он. — Холлихок. Кого там держат?
Констанция застонала, прикрыла глаза рукой и отвернулась. Несколько последних слов о той далекой ночи были обращены к стене.
— …думала жить вечно… так мало знала… бедные все… бедный Арби… бедный священник… бедняга…
Крамли поднялся, бормоча:
— Черт! Проклятье! Ну конечно. Холлихок-хаус. Это же в двух шагах от…
— Церкви Святого Себастьяна, — закончил я. И добавил: — Отчего у меня такое чувство, что ты потащишь меня туда?
58
— Ты, — сказал мне Крамли за завтраком, — похож на умирающего. А ты, — он указал бутербродом с маслом на Констанцию, — на Справедливость без Милосердия.
— А я на кого похож? — спросил Генри.
— Тебя я не вижу.
— Вот ведь беда, — посетовал слепой.
— Скидывайте одежки, — скомандовала Констанция, неподвижно глядя в одну точку, словно читая какую-то идиотскую вывеску. — Пора искупаться. Едем ко мне!
И мы поехали к Констанции.
Позвонил Фриц.
— Ты мне сделал середину фильма, — прокричал он, — или это было начало? Теперь надо переделать Нагорную проповедь!
— А надо ли? — почти крикнул я.
— Ты в последнее время ее не перечитывал? — Фриц, судя по звукам, решил сделаться как Крамли, то есть рвал на себе последние остатки волос. — Так перечти! А потом напиши закадровый текст для всей нашей чертовой картины, чтобы он скрыл все десять тысяч рытвин, впадин и мозолей, оставшихся на заднице нашего эпоса. Ты что, за последнее время не перечитывал Библию целиком?
— Вообще-то нет.
Фриц вырвал у себя еще клок волос.
— Так давай пролистай по-быстрому!
— По-быстрому?!
— Через две страницы. Ровно в пять будь на студии с такой проповедью, которая бы сразила меня наповал, и таким закадровым текстом, чтобы Орсон Уэллс в штаны обмочился! Твой Unterseeboot Kapitanкомандует: погружение!
И он погрузился, повесив трубку.
— Одежду долой! — сказала Констанция, еще не совсем проснувшись. — Все в море!
Мы поплыли. Я плыл за Констанцией в прибойных волнах так далеко, как только мог; потом тюлени позвали ее с собой и унесли в океан.
— Боже! — сказал Генри, сидя по шею в воде. — Мое первое купание за многие годы!
К двум часам дня мы приговорили пять бутылок шампанского и вдруг почувствовали себя почти счастливыми.
Затем, не знаю как, я присел и написал свою Нагорную проповедь и прочел ее вслух под грохот волн. Когда я закончил, Констанция тихо сказала:
— Где бы мне записаться в воскресную школу?
— Иисус гордился бы, прочтя такую проповедь, — сказал слепой Генри.
— Я всегда знал, что ты… — Крамли налил мне в ухо шампанского, — гений.
— Черт возьми! — скромно произнес я.
Я вернулся в дом и добавил еще про то, как Иосиф с Марией въехали верхом в Вифлеем, нашли мудрых людей, положили Младенца на кучу соломы, а животные смотрели на них с недоверием, и среди всех этих полночных верблюжьих караванов, загадочных звезд и чудесных рождений я услышал за спиной голос Крамли:
— Святой бедняга.
Он набрал номер справочной.
— Голливуд? — сказал он. — Церковь Святого Себастьяна?
59
В полчетвертого Крамли подвез меня к церкви.
Он внимательно посмотрел мне в лицо, словно желая видеть не только мою башку, но и то, что болтается внутри.
— Перестань! — приказал он. — У тебя тупая самодовольная ухмылочка, приклеенная к губе, как цирковой билет. Как будто ты споткнулся, а с лестницы навернулся я!
— Крамли!
— Христос всемогущий, а как же вчерашняя погоня, когда мы кругами носились под стеной со скелетами, а Рой, который до сих пор скрывается, а слепой Генри, отгоняющий призраков своей палкой, а Констанция, которая к вечеру опять испугается и явится сдирать пластыри с моих незаживших ран? Это была моя идея — притащить тебя сюда! А теперь ты стоишь тут, как ученый клоун, готовый сигануть с обрыва!
— Святой бедняга. Дурачок. Бедный священник, — отозвался я.
— О нет, перестань!
И Крамли уехал.
60
Я бесцельно бродил по церкви, небольшой по размерам, но сверкавшей золотым убранством. Затем остановился перед алтарем, в котором было, наверное, золота и серебра, пожалуй, не меньше чем на пять миллионов долларов. Если отдать в переплавку возвышающееся посредине изображение Христа, можно было бы купить половину Монетного двора США. Как раз в тот момент, когда я стоял, ослепленный исходящим от креста светом, за спиной раздался голос отца Келли.
— Вы тот сценарист, что звонил по поводу своей проблемы? — негромко окликнул он из-за церковной кафедры.
Я не мог оторвать взгляд от ослепительного алтаря.
— У вас, наверное, много богатых прихожан, отец, — сказал я.
А про себя подумал: «Арбутнот».
— Нет, церковь пустует в пустые времена. — Отец Келли протиснулся через боковой проход и протянул мне свою широкую ручищу. Он был высок, шесть футов и пять дюймов ростом, атлетического телосложения. — Нам повезло, что есть несколько прихожан, которым совесть все время доставляет неприятности. Они силой заставляют церковь принимать их деньги.
— Вы говорите правду, отец.
— Будь я проклят, или забери меня Господь, если это не так. — Он рассмеялся. — Трудно брать деньги с прожженных грешников, но это все ж лучше, чем позволять им выкидывать эти деньги на скачках. Здесь у них больше шансов выиграть, ибо я через страх насаждаю в их души Христа. Пока психиатры занимаются болтовней, я попросту издаю вопль, от которого у половины паствы сердце уходит в пятки, а остальные обращаются в бегство. Давайте сядем. Вы любите шотландский виски? Я часто думаю: живи Христос в наше время, налил бы Он нам виски, смогли бы мы отказаться? Это ирландская логика. Идемте.
