— Эй, к чему такая спешка?!
Мы с ревом мчались мимо съемочных павильонов. Все они были настежь распахнуты для проветривания. Наружные стены по крайней мере шести из них перекрашивали. Старые декорации ломались и выносились на улицу.
— В любой другой день это было бы классно! — орал Грок, стараясь перекричать шум мотора. — Мне бы это здорово понравилось! Хаос — моя стихия. На фондовых биржах крах? Где-то перевернулся паром? Отлично! В сорок шестом я вернулся в Дрезден только затем, чтобы посмотреть на разрушенные здания и людей, чьи души искалечила война.
— Не может быть!
— А ты разве не хотел бы на это взглянуть? Или на полыхающий Лондон в сороковом году. Каждый раз, когда люди ведут себя по-скотски, я счастлив!
— А что, хорошие вещи не делают вас счастливым? Артистические натуры, творческие люди, мужчины и женщины?
— Нет-нет. — Грок еще сильнее нажал на газ. — Это приводит меня в уныние. Баюкающее сюсюканье среди всеобщей тупости. Просто есть несколько наивных дурачков, портящих весь вид своими срезанными розами, и на фоне этих натюрмортов лишь еще больше становятся заметны обитатели трущоб, ничтожные червяки и ублюдочные гады, благодаря которым крутятся невидимые шестеренки и мир летит в пропасть. Я давно решил: раз уж континенты — всего лишь слежавшаяся грязь, куплю себе немереных размеров сапоги и вываляюсь в этой грязи всласть, как ребенок. Но это же смешно: нас заперли на этой дурацкой фабрике. Я хочу посмеяться над этой махиной, а не быть ею раздавленным. Держись!
Мы сделали вираж и помчались мимо Голгофы.
Я едва не вскрикнул.
Ибо Голгофы не было.
На той стороне из мусоросжигателя поднимались огромные клубы черного дыма.
— Наверное, это горят три креста, — сказал я.
— Хорошо! — одобрительно хмыкнул Грок. — Интересно, Иисус будет сегодня спать в ночлежке?
Я повернул голову и посмотрел на него.
— Вы хорошо знаете Иисуса?
— Этого портвейнового Мессию? Я сам его создал! Другим ведь я делал брови, грудь, почему бы не сделать руки для Христа?! Я срезал лишнюю плоть, чтобы пальцы казались тоньше: руки Спасителя. Почему бы нет? Разве религия не шутка? Люди думают, что они спасутся. Мы знаем, что это не так. А все эти отметины от тернового венца, стигматы!
Грок закрыл глаза и едва не врезался в телефонный столб, после чего резко повернул и остановился.
— Я догадывался, что это ваша работа, — сказал я наконец.
— «Если играешь Христа, будь Им! — сказал я Христу. — Я сделаю тебе такие раны от гвоздей, что хоть показывай на выставках искусства Ренессанса! Я пришью тебе стигматы Мазаччо, да Винчи, Микеланджело! С мраморной плоти микеланджеловской Pieta!
[342]
» И как ты уже видел, в некоторые особые вечера…
— …стигматы кровоточат.
Я с шумом распахнул дверцу машины.
— Пожалуй, остаток пути я пройду пешком.
— Нет-нет, — извиняющимся тоном произнес Грок, издав пронзительный смешок. — Ты мне нужен. Какая ирония! Нужен, чтобы меня выпустили из ворот, после. Иди поговори с Ботуин, а потом мы умчимся отсюда как черти.
Я в нерешительности держал дверцу полуоткрытой. Казалось, Грок пребывает в какой-то развеселой тревоге, его ликование граничило с истерией, так что мне ничего не оставалось, как закрыть дверцу. Грок поехал дальше.
— Спрашивай, спрашивай, — сказал он.
— Ладно, — осторожно ответил я. — Что вы скажете про все эти лица, которые вы сделали красивыми?
Грок нажал на педаль газа.
— «Они останутся такими навечно», — сказал им я, и дурачки поверили. В любом случае я ухожу на покой, если только мне удастся выбраться за ворота. Я купил билет в кругосветный круиз на завтра. За тридцать лет мои шутки превратились в змеиные укусы. Мэнни Либер? Он может умереть в любой день. А где доктор? Ты не знаешь? Он куда-то пропал.
— Куда?
— Кто знает? — Но взгляд Грока скользнул в сторону стены, отделявшей киностудию от кладбища. — Отлучен от церкви?
Мы все еще ехали. Грок покачал головой.
— А вот Мэгги Ботуин мне нравится. Она хирург-виртуоз, как и я.
— Она не говорит таких слов, как вы.
— Если бы она когда-нибудь такое сказала, ей пришел бы конец. А ты? Что ж, избавление от иллюзий — долгий процесс. Тебе стукнет семьдесят, прежде чем ты поймешь, что шел по минному полю, крича отряду идиотов: «За мной!» Твои фильмы забудутся.
— Нет.
Грок бросил взгляд на мой решительный подбородок и упрямую нижнюю губу.
— Пусть так, — согласился он. — У тебя вид настоящего праведника-безумца. Нет, твои фильмы не забудутся.
Мы свернули за угол, и я спросил, кивнув головой на плотников, уборщиков и маляров:
— Кто приказал затеять все эти работы?
— Мэнни, разумеется.
— А кто приказал Мэнни? Кто на самом деле отдает здесь приказы? Тот, кто прячется за зеркалом? Приходит из стены?
Грок резко ударил по тормозам и неподвижно уставился вперед. Мне хорошо были видны следы швов вокруг его ушей, изящных и ясно очерченных.
— На этот вопрос нет ответа.
— Нет? — переспросил я. — Я гляжу вокруг — и что же я вижу? Студия, у которой в производстве восемь фильмов. Один из них — огромный проект, наше эпическое полотно об Иисусе, осталось всего два дня съемок. И вдруг, по какой-то прихоти, кто-то говорит: «Заприте двери». И начинается дурацкая покраска и уборка. Это безумие — закрывать студию с ежедневным бюджетом от девяноста до ста тысяч долларов. В чем же дело?
— Ну и в чем? — тихо спросил Грок.
— Ну, скажем, Док: по-моему, он просто медуза, ядовитая, но бесхребетная. Смотрю на Мэнни: с его задницей только на высоком стульчике сидеть. Вы? У вас под одной маской скрывается другая маска, а под той еще одна. Ни у кого из вас нет пороховой бочки или мощного электронасоса, чтобы разнести вдребезги всю студию. А она тем не менее летит в тартарары. Я представляю студию как большого белого кита. В него летят гарпуны. Значит, должен быть и безумный капитан.
— Тогда скажи мне, — сказал Грок, — кто здесь Ахав?
— Мертвец на кладбище. Он стоит на приставной лестнице, глядит поверх стены и отдает приказы. И вы все разбегаетесь.
Грок заморгал — медленно, словно игуана. Веки трижды опустились на его огромные темные глаза.
— Но не я, — сказал он, улыбаясь.
— Не вы? Почему не вы?
— Потому что, дурья ты башка! — Грок расплылся в улыбке, глядя на небо. — Подумай! Есть только два гения, способных смастерить такого мертвеца! Чтобы он стоял на лестнице под дождем, глядел поверх стены и у людей сердце останавливалось!
