Я поспешно поднял глаза.
— Ага! Это она. Маунт-Лоу! Где в давние времена пал замертво старый красный трамвай.
— Профессор Лоу, — начал я, считывая случайно всплывшее на внутренней стороне век воспоминание, — в годы Гражданской войны изобрел фотографирование с воздушного шара.
— А это откуда взялось? — воскликнул Крамли.
— Просто пришло на ум, — откликнулся я нервно.
— Набит бесполезной информацией.
— Ну, не знаю, — обиделся я. — Мы ведь у Маунт-Лоу, верно? И гора названа в честь профессора Лоу, и по ее склону взбирается его Тунервилльский трамвай,
[369]
так?
— Угу, угу, точно, — согласился Крамли.
— Ну вот, профессор Лоу изобрел фотографирование с воздушного шара, способ получить изображение вражеских войск во время великой войны между штатами. Воздушные шары, а также новое изобретение, поезда, помогли победить Северу.
— Хорошо, хорошо, — проворчал Крамли. — Я вылезаю и готов карабкаться.
Я высунулся из окошка машины и оглядел длинную, задушенную сорняками тропу, которая взбиралась и взбиралась по длинному уклону, где сгущались вечерние тени.
Я закрыл глаза и прочел в памяти:
— До вершины три мили. Ты в самом деле хочешь идти пешком?
Крамли уставился на подножие горы.
— О черт, нет. — Он вернулся в автомобиль и со стуком захлопнул дверцу. — Есть хоть малейший шанс, что мы сумеем взбежать по этой чертовой тропинке? Похоже, откинем копыта.
— Шанс есть всегда. Вперед!
Крамли подогнал наш драндулет к краю совсем заросшей тропы, заглушил двигатель, вышел, сделал несколько шагов по склону, ковырнул носком ботинка землю, вытащил пучок травы.
— Аллилуйя! — воскликнул он. — Железо, сталь! Старые рельсы, их не позаботились вытащить, засыпали землей, и ладно!
— Да ну?!
Крамли побагровел и рванул назад, почти закрыв собой машину.
— Тьфу, проклятье! Не заводится, чтоб ее!
— Жми на стартер!
— Распроклятье! — Крамли топнул по педали. Автомобиль затрясло. — Так его перетак!
Мы поднимались.
ГЛАВА 9
Горный путь находился в двойном запустении. Сухой сезон пришел рано. Солнце выжгло полевые травы, оставив сухие ломкие стебли. В быстро тускнеющем свете склон холма до самой вершины напоминал цветом пшеничное поле под палящим солнцем. Под колесами хрустело. Две недели назад кто-то швырнул спичку и весь склон вспыхнул огнем. Происшествие расцветило заголовки газет и телеэкраны, пламя выглядело очень эффектно. Но огонь давно погас, углей и сухости не осталось тоже. Пока мы с Крамли одолевали по затерянной тропе, петля за петлей, гору Лоу, о происшедшем нам напоминал только запах пожарища.
В пути Крамли заметил:
— Хорошо, ты сидишь с другой стороны и не видишь обрыв. Добрых тысяча футов.
Я стиснул колени.
От Крамли это не укрылось.
— Ну ладно, может, и не тысяча, а каких-нибудь пятьсот.
Я закрыл глаза и стал читать всплывающий на внутренней стороне век текст: «Рельсовый транспорт на Маунт-Лоу работал частично на электричестве, частично на канатной тяге».
— И? — заинтересовался Крамли.
Я развел колени.
— «Рельсовый путь был открыт четвертого июля тысяча восемьсот девяносто третьего года, тысячам пассажиров бесплатно подавали печенье и мороженое. В первом фуникулере Пасаденский медный духовой оркестр играл „Привет, Колумбия“. Однако в соседстве с облаками они перешли на „Ближе, Господь мой, к Тебе“, чем заставили прослезиться не меньше десяти тысяч зрителей вдоль рельсовой дороги. Далее им подумалось, что их путь ведет „Все выше и выше“, с тем они и достигли вершины. За ними последовал в трех фуникулерах Лос-Анджелесский симфонический; в одном скрипки, в другом медные духовые инструменты, в третьем литавры и деревянные духовые. В суматохе забыли дирижера с его палочкой. Позднее в тот же день, также в трех фуникулерах, совершил восхождение Мормонский церковный хор из Солт-Лейк-Сити; в одном сопрано, в другом баритоны, в третьем басы. Они пели „Вперед, воители Христовы“, что показалось очень уместным, когда они скрылись в тумане. Сообщается, что на флаги, украсившие троллейбусы, поезда и фуникулеры, пошло десять тысяч миль красной, белой и синей материи. Когда знаменательный день подошел к концу, одна слегка истеричная дама, боготворившая профессора Лоу за то, какие усилия он вложил в создание рельсового пути, баров и гостиниц, заявила, согласно рассказам: „Хвала Господу, от коего проистекает всяческое благословение, и профессору Лоу тоже хвала“, после чего все заново прослезились», — бормотал я.
— Охренеть, — проговорил Крамли.
Я добавил:
— «Тихоокеанская железная дорога вела к Маунт-Лоу, Пасадена-Острич-Фарм, Силег-Лайон-Зу, Сан-Гэбриел-Мишен, Монровии, Болдуинз-Ранчо и Виттиеру».
Крамли буркнул что-то себе под нос и замолк, ведя машину.
Приняв это за намек, я спросил:
— Уже приехали?
— Заячья душонка. Открой глаза.
Я открыл глаза.
— Думаю, приехали.
Мы в самом деле приехали. Перед нами стояли развалины железнодорожной станции, за ними — несколько обугленных подпорок сгоревшего павильона.
Я медленно выбрался из машины и остановился рядом с Крамли, обозревая мили земли, ушедшей в плаванье навек.
— Такого и Кортес
[370]
не наблюдал, — заметил Крамли. — Вид что надо. Удивительно, почему дорогу не восстановили.
— Политика.
— Как всегда. И где мы в таком месте отроем субъекта по имени Раттиган?
— Вот там!
Футах в восьмидесяти от нас, за обширным пространством перечных деревьев виднелся маленький, наполовину вросший в землю домик. Огонь до него не добрался, но краска была размыта и крыша потрепана дождем.
— Там должно быть тело, — сказал Крамли, направляясь туда вместе со мной.
— Тело всегда имеется, иначе зачем идти смотреть?
— Ступай проверь. Я здесь постою, позлюсь на себя за то, что мало взял выпивки.
— Детектив какой-то.
Я не спеша приблизился к домику и изо всех сил стал тянуть дверь. Наконец она взвизгнула и подалась, я испуганно отпрянул и заглянул внутрь.
— Крамли, — позвал я наконец.
— А? — Нас разделяло шестьдесят футов.
— Пойди посмотри.
— Тело? — спросил он.
— Лучше того. — У меня перехватило дыхание.
ГЛАВА 10
Мы вступили в лабиринт из газетной бумаги. Да что там лабиринт — катакомбы с узкими проходами меж штабелей старых газет: «Нью-Йорк таймс», «Чикаго трибюн», «Сиэтл ньюс», «Детройт фри пресс». Пять футов слева, шесть справа и промежуток, где маневрируешь, со страхом ожидая обвала, который раздавит тебя насмерть.
