— Ни фига себе! — вырвалось у меня.
— Да уж, — проворчал Крамли. — Господи Иисусе, да тут газет, воскресных и ежедневных, наверное, тысяч десять, уложенных слоями — нижние, гляди-ка, желтые, верхние белые. А штабелей не один, не десять и не двадцать — бог мой, целая сотня!
И правда: газетные катакомбы, проглядывавшие сквозь сумерки, плавно поворачивали и исчезали из виду.
Позднее я сравнивал себя с лордом Карнарвоном, открывшим в 1922 году гробницу Тутанхамона. Все эти старинные заголовки, груды некрологов — к чему они вели? Штабеля, еще штабеля, а за ними еще. Мы с Крамли пробирались боком, едва протискивая живот и зад.
— Боже, — прошептал я, — случись настоящее землетрясение…
— Было! — Голос доносился издалека, из глубины газетного туннеля. Мумия. — Газеты тряхнуло! Еще немного, и из меня бы вышла лепешка!
— Кто там? — крикнул я. — Где вы запрятались?
— Знатный лабиринт, а? — веселилась мумия. — Моя работа. Экстренные утренние выпуски, последние вечерние, отчеты о скачках, воскресные комиксы, всего не перечислить! За сорок лет! Музейная библиотека новостей, негодных для печати. Идите дальше! Сверните налево. Я где-то здесь!
— Идите! — тяжело дыша, бросил Крамли. — Да тут негде воздуху глотнуть!
— Правильно, давайте сюда! — звал гнусавый голос. — Почти дошли. Держитесь левой руки. Не вздумайте курить! Отсюда поди выберись при пожаре — настоящая ловушка из заголовков: «Гитлер приходит к власти», «Муссолини бомбит Эфиопию», «Умер Рузвельт», «Черчилль выстраивает железный занавес» — здорово, а?
Завернув за последний угол среди высоких столбов печатной продукции, мы обнаружили в этом лесу поляну.
В дальнем ее конце виднелась походная кровать. То, что на ней лежало, можно было сравнить с длинной вяленой тушей или с встающей из земли мумией. Резкий запах бил в ноздри. Не мертвый, подумал я, и не живой.
Я медленно приблизился к койке, Крамли шел сзади. Стало понятно, что это за запах. Не мертвечины, а грязи, немытого тела.
Груда тряпья зашевелилась. Края древних одеял на ней напоминали следы прибоя на отмели. Меж сморщенных век проглядывал крохотный проблеск.
— Простите, что не встаю. — Сморщенный рот дрогнул. — У хрыча с Хай-Лоу-стрит сорок лет как не стоит. — Едва не захлебнувшись смехом, рот закашлялся. — Нет, нет, я здоров, — прошептал он. Голова упала назад. — Какого дьявола вас так долго не было?
— То есть?..
— Я вас ждал! — воскликнула мумия. — Какой сейчас год? Тридцать второй? Сорок шестой? Пятидесятый?
— Уже теплее.
— Шестидесятый. Ну что?
— В яблочко, — кивнул Крамли.
— Я не совсем спятил. — Иссохший рот старика дрогнул. — Вы принесли мне еду?
— Еду?
— Нет, нет, не может быть. Еду таскал парнишка, собачьи консервы, жестянку за жестянкой, а то бы вся эта Граб-стрит
[371]
обвалилась. Вы ведь не он… или он?
Мы обернулись и помотали головами.
— Как вам мой пентхаус? Первоначальное значение: место, где держали пентюхов, пока они окончательно рехнутся. Мы приписали ему другое значение и подняли квартплату. О чем бишь я? А, да. Как вам эти хоромы?
— Читальня Общества христианской науки,
[372]
— отозвался Крамли.
— Треклятое пристрастие, — проговорил Рамзес II. — С тысяча девятьсот двадцать пятого года. Остановиться не смог. Руки загребущие, то есть загребущие не особенно, а вот выпускать не любят. Все началось в тот день, когда я забыл выбросить утренние газеты. Дальше скопилась подборка за неделю, и пошла в рост гора макулатуры: «Трибюн», «Таймс», «Дейли ньюс». Справа от вас тридцать девятый год. Слева — сороковой. Второй штабель сзади — весь из сорок первого!
— Что бывает, если вам понадобится какой-нибудь номер, а на него навалено фута четыре?
— Стараюсь об этом не думать. Назовите дату.
— Девятое апреля тридцать седьмого года, — слетело у меня с языка.
— Какого черта? — одернул меня Крамли.
— Не трогайте парнишку, — шепнул старик под пыльным одеялом. — Джин Харлоу,
[373]
умерла в двадцать шесть лет. Уремическое отравление. Панихида завтра. Лесная Лужайка. Похороны сопровождает дуэт — Нельсон Эдди, Джанетт Макдональд.
[374]
— Бог мой! — вырвалось у меня.
— Варит котелок, а? Еще!
— Третье мая сорок второго года, — ляпнул я наобум.
— Погибла Кэрол Ломбард. Авиакатастрофа. Гейбл рыдает.
[375]
Крамли обернулся ко мне.
— Это все, что тебе известно? Звезды забытого кино?
— Не цепляйтесь к парнишке, — проговорил старческий голос шестью футами ниже. — Что вы здесь делаете?
— Мы пришли… — начал Крамли.
— Нам нужно… — начал я.
— Стоп. — Старика закружила пыльная буря мыслей. — Вы — продолжение!
— Продолжение?
— В последний раз, когда на гору Лоу взбирался самоубийца, чтобы кинуться вниз, ему это не удалось, он спустился на своих ногах, внизу его сшиб автомобиль, и благодаря этому у него есть теперь на что жить. Последний случай, когда здесь действительно кто-то побывал, пришелся… на сегодняшний полдень!
— Сегодняшний?!
— Почему бы и нет? Почему бы не навестить старого, утонувшего в пыли калеку, с тридцать второго года забывшего о женских ласках. Да, незадолго до вас здесь побывал кое-кто, кричал в туннеле из плохих новостей. Помните сказку про мельницу, варившую овсянку? Скажешь «вари», и из нее польется горячая каша. Парнишка ее запустил. А как остановить, не знал. Проклятая овсянка затопила весь город. Идешь куда-нибудь — проедай себе дорогу. А у меня вот полно газет, а овсянки кот наплакал. О чем бишь я?
— Кто-то у вас кричал…
— Из коридора между лондонской «Таймс» и «Фигаро»? Ага. Женщина, ревела как мул. Я даже описался. Грозилась обрушить мои штабеля. Лягнуть один — и конец, визжала она, обвалится твоя треклятая постройка и раздавит тебя в лепешку!
— На мой взгляд, землетрясение…
— Было, было! «Наводнение на реке Янцзы» и «Дуче побеждает» тряслись почем зря, но я, как видите, цел. Штабеля выстояли даже в большое землетрясение тридцать второго года. Так или иначе, эта ненормальная обвинила меня во всех грехах и потребовала газеты за определенные годы. Я сказал, пусть посмотрит первый ряд слева, а потом справа. Весь необработанный материал я храню наверху. Было слышно, как она штурмует штабеля. От ее проклятий мог бы повториться «Пожар в Лондоне!». Хлопнула дверью и была такова — не иначе, побежала искать, откуда бы спрыгнуть. Не думаю, что ее сшибла машина. Знаете, кто она была? Я ведь темнил, не назвал. Догадались?
