Она недобро усмехнулась, оставаясь ослепительно красивой.
– Ты переспал с другой на второй неделе нашего романа.
Я хотел возразить, что на второй неделе как-никак лучше, чем на втором году, но подумал, что Элис не оценит мои философские изыски.
– Знаю и каюсь. Правда, я очень жалею. Всего, о чем мы говорили – дети, будущее, – я хочу, и хочу этого с тобой.
Пододвинувшись к ней, я вкрадчиво дотронулся до ее бедра, но она отвернулась и теперь сидела почти спиной ко мне.
– Как думаешь, ты сможешь меня простить? – спросил я, мысленно представляя, как бегу к Поле за утешением. Вот только розу ей отнести нельзя. Придется выбросить.
Элис плакала навзрыд, и я, оказывается, тоже.
– Никаких особых гарантий я не ждала. Все равно это как в омут головой. Если любишь, всегда надо быть готовой к неудачам. И мириться с ними.
– К каким еще неудачам?
Я испугался, что это камешек в мой огород.
– Да ладно тебе, Гарри, сам знаешь. Шикарный автомобиль, постоянное шутовство, отсутствие цели в жизни. С этим я была готова мириться, потому что ты мне нравился. Очень нравился. Но то, что произошло, уже слишком. Если ты так поступил в самом начале наших отношений, чего ждать через пару лет?
– Я всегда буду тебе верен. Всегда, до самой смерти.
Я говорил искренне. В тот момент я сам себе верил.
– Нет, Гарри, не будешь. За другими женщинами тебе мешает бегать только лень или недостаток уверенности в себе. Ты не будешь верен, потому что хочешь изменять.
Она всхлипнула, высморкалась в невесть откуда взявшийся бумажный платочек.
– Мы с тобой так похожи. Я думаю точно так же. То есть думал. Пока не встретил тебя.
– Прошу тебя, – поморщилась Элис. – Думаешь, мне нужен муж, который неверен в помыслах?
– Но не могу же я отвечать за помыслы.
Не знаю, почему нельзя было просто сказать: «Я не буду изменять тебе даже мысленно». Так было бы куда проще, но вряд ли Элис поверила бы. В своих помыслах все неверны; это называется воображение.
– Не думаю, что это в твоих силах.
Аллилуйя! Биип. Аллилуйя! Биип. Аллилуйя! – надрывался телефон, и пес вскочил, готовый сопроводить меня к нему. Но я остался на месте.
– Пожалуйста, Элис, я так люблю тебя.
Аллилуйя! Биип. Аллилуйя! Биип. Аллилуйя!
Почему-то я чувствовал себя как с тяжкого похмелья, что необъяснимо, поскольку пить как раз перестал.
– Не думаю, Гарри, что смогу быть с тобой после того, что узнала. Мне казалось, ты не такой, как все, но я ошиблась. Ты такой же никчемный.
Теперь она скорее грустила, чем сердилась.
Аллилуйя! Биип. Аллилуйя! Биип. Аллилуйя!
Она была невероятно, фантастически хороша. Я вспомнил Венецию, вспомнил Брайтон, как она толкала меня в кусты, как говорила тому хлыщу в баре, куда ему идти. Я видел ее на носу моторной лодки, освещенную солнцем, по дороге на Лидо. Помню, как подумал и сам застеснялся своей высокопарности, поэтому не сказал сразу, что вода словно устала от мимолетной красоты радуги и создала красоту на века – город на море. Знаю, я уже испытывал нечто похожее, когда был в Венеции без нее, но одни и те же мысли часто приходят ко мне дважды, если не чаще. Это лишь доказывает, насколько они удачны. Я рыдал в голос:
– Элис, прошу тебя!
Аллилуйя! Биип. Аллилуйя! Биип. Аллилуйя!
– Не хочу тебя больше видеть! – Она покачала головой, шмыгнула носом. – Я лучше пойду.
Аллилуйя! Биип. Аллилуйя! Биип. Аллилуйя!
Она растерянно оглянулась, ища пальто и сумку, нашла их в коридоре и перекинула через руку. В такую жару пальто действительно было ни к чему.
– Прощай, Гарри, мы уже не увидимся.
– Элис!
Я хотел поймать ее, схватить, стереть поцелуями этот последний час, прогнать всю боль, что причинил ей и себе, – но стоял и тупо смотрел, как она идет к выходу. Она даже не хлопнула дверью. Меня вдруг бросило в жар. Был август, и я умирал.
Аллилуйя! Биип. Аллилуйя! Биип. Аллилуйя!
– Ты возьмешь уже трубку? С ума можно сойти! – заголосил из своей комнаты Джерард.
Пойти за ней я не мог. Я только шагнул в коридор, к телефону, и вяло снял трубку. Лицо у меня онемело от слез.
– Да, – сказал я.
– Мать вашу, что у вас там творится? – спросил Фарли.
21
ВЕЧНОЕ
С Элис, как это часто бывает в жизни, я через некоторое время все-таки увиделся. Был февраль, как-то вдруг сильно похолодало, и тут она позвонила мне сама. Рассказала, что согласилась на ту работу в Китае, но сейчас приехала на недельку, и предложила встретиться. Хотела узнать, все ли у меня в порядке; я сказал – не волнуйся, не все. Смешно, правда? Ничего нет противнее, чем благополучие бывшего друга. Наверное, просто решила убедиться лично.
После того августовского утра я неделями пытался дозвониться до нее, даже приходил к ее дому, но все без толку. Через месяц я сдался. Впрочем, перед Новым годом, будучи сильно пьян, зашел еще раз, но дверь открыл незнакомый парень и сказал, что Элис больше здесь не живет, а квартиру он снял через агентство. Он даже пригласил меня выпить, но я подумал – вдруг он «голубой», и приглашения не принял.
Возможность увидеть Элис была настоящим подарком судьбы. Тосковал я по ней люто и все думал, что смогу вернуть. Разумеется, у меня хватило бы ума не слишком стараться: не такой уж я законченный неудачник.
Встретились мы днем, в пабе на Хай-стрит—Кенсингтон; выпили и пошли пешком через Кенсингтонский сад, посмотреть на большой круглый пруд и на искрящиеся инеем лужайки парка. Вечерело. Для аморальной поддержки я взял с собой Рекса. Моральная устроила бы меня больше, но вы ведь понимаете, от животного нельзя требовать многого. Если сомневаетесь, отсылаю вас к рассуждениям о собаках-поводырях для душевно слепых.
Я рассказал ей о похождениях Фарли. Моей первой мыслью тогда было, что он призрак, но в загробную жизнь я никогда всерьез не верил. Условия, необходимые, дабы попасть в рай, слишком подозрительно созвучны с требованиями гражданского повиновения, чтобы происходить из иных миров. Блаженны те, кто убирает за своими собаками, ибо они получат что-нибудь хорошее в наследство. При том, что Фарли вряд ли ждал своей очереди у сторожки Святого Петра и, наверное, не грузил уголь в аду, оставалось предположить одно: он в добром здравии. Как оно на самом деле и оказалось.
В Корнуолле он познакомился с некой датчанкой, совершенно ему необходимой, чтобы пережить равнодушие Элис. Они вместе отправились автостопом в Париж, а оттуда – в Индию, где он засел вдали от людей и цивилизации, «собирая себя по кусочкам» (его собственные слова, подтвердившие мои опасения о том, что Фарли был близок к сумасшествию). Полных пять месяцев он жил на две тысячи фунтов – столько было у него в кармане при выезде из Корнуолла, – причем четыреста пятьдесят привез назад. Он предъявил их мне, точнее, сунул под нос, когда я спросил, как получилось, что с его счета в банке ни разу не было снято ни гроша.
