И хорошо, потому что она сразу же ясно дала мне понять, что спать со мной намерена только в буквальном смысле слова, а не вести активный образ жизни до рассвета. Вообще-то к женщине, отказавшейся от секса на первом свидании, я особого уважения не испытываю: либо ее система ценностей несовместима с моими принципами, либо своим отказом она рассчитывает распалить меня. Подобное не по мне.
Что же касается Элис, то, думаю, она хотела просто побыть рядом со мною, чего, как ни странно, хотел от нее и я: заснуть, вдыхая ее аромат, и проснуться в ее тепле. Начать роман с дружбы казалось так свежо и ново; будто мы знаем, что нравимся друг другу, а постельный вопрос можно решить и потом. Почти все мои предыдущие романы развивались в строго обратном направлении: вечер, выпивка, мой выпендреж, затем постель и от трех до шести месяцев на размышления, в результате чего мы понимаем, что совершенно друг другу не подходим.
В объятиях Элис мне казалось, что мы – компоненты страшной взрывчатки, смешивающиеся медленно и осторожно, чтобы не взлететь на воздух от слияния.
В половине второго ночи я предъявил ей билеты в Венецию, выдав заранее подготовленную версию о победе в конкурсе «Ивнинг стандард». Не думаю, чтобы она поверила, но ее искренний восторг меня удивил. Она сказала, что с радостью побывает там еще раз, что можно поехать на островки и там спрятаться от туристских орд. Я-то против туристских орд ничего не имею: если люди едут, значит, место того стоит. Вслух сказал, что надо непременно посетить площадь Святого Марка, ибо понимал: там в «Макдоналдсе» продают пиво, и следует проверить, такое же оно дерьмовое, как все остальное, или нет.
Элис ответила, что непременно надо пойти на футбол, посмотреть «Венецию», потому что они выиграли серию «В» итальянской лиги. Я обалдел – на дворе июнь, какой футбол, – но пришел в восторг от предложения. Увы, она созналась, что шутит. На футболе она была с прежним своим другом и, видимо, чуть не умерла со скуки.
Еще она сказала, что взять отгул в понедельник ей нетрудно, и я тут же вспомнил, что сам еще не придумал для своего шефа, Адриана, никаких объяснений отсутствия на рабочем месте в рабочий день. В нашем деле многое держится на доверии, на том, что ты будешь делать, что сказал и когда сказал. «Невероятно мотивированные» трудоголики среднего класса работают от шестидесяти до семидесяти часов в неделю, легко и непринужденно перекрывая необходимый минимум. Для меня же, воспитанного в традициях умеренной безответственности, доверие – приглашение к обману. На телевидении любую работу можно сделать за двадцать часов в неделю, если не размениваться на мелочи, а я был не прочь пожертвовать и чем-нибудь существенным ради отдыха.
Почти весь вечер мы с Элис выдумывали, какое журналистское расследование мне предъявить Адриану в качестве уважительной причины. Ей, убежденной и добросовестной деловой женщине, сама идея прогула казалась восхитительно ужасной, и она помирала от смеха, предлагая версии одну нелепее другой. Мне даже стало интересно, что она скажет, когда поймет, как часто я не выхожу на работу без всякой уважительной причины.
Бездумная пьяная болтовня – верный знак того, что приближается время ложиться в постель. Знаю, потом все сказанное покажется полной чушью, но тогда, по-моему, впервые в жизни я торопился закончить фразу, только чтобы скорее услышать голос собеседника. Ее слова доставляли мне почти физическое удовольствие; ее голос наполнял меня сладостным чувством возвращения домой. Он был как горячая грелка в холодную ночь или прохладный душ в жару. Вот вам пожалуйста: она сделала это с Фарли, а теперь и со мной тоже. Он договорился до «мечтательной» – теперь я лепечу «сладостно» и по-щенячьи кувыркаюсь у ревущего огня, радуясь теплу. И это еще весьма приблизительное определение для того, что я переживал.
Знаю, я в состоянии найти слова для описания своих ощущений, но ровно настолько, насколько сумею спросить, как пройти к вокзалу, заблудившись в каком-нибудь французском городке. Я знаю достаточно, чтобы остро понимать собственные недостатки. Подарить мне любовь – все равно что подарить набор отверток: вещь, конечно, нужная, но вот что с ней делать? Любви мне Элис не предлагала, а лишь разбудила во мне это чувство, и в тот момент оно казалось мне безупречным. Вот только теперь кажется неуклюжим и мелким.
Нет, не подумайте, я не стыжусь себя. Разве можно стыдиться того, что влюбился, как спрашивается в пошлых песенках. Но чувствовал я себя так, будто в собственном доме все переставил и теперь ничего не могу найти с первой попытки. Беда в том, что любовь нарушает привычный образ мыслей, вытесняет цинизм, прогоняет скуку, делает неуместной беспечность – в общем, превращает меня в кого-то другого. Я становлюсь человеком, согласным получить в подарок кружку с мультяшным рыжим котом Гарфилдом. Клянусь, я пришел бы в восторг, подари мне Элис плюшевого мишку с надписью «Я тибя лублу». Признавать подобное горько и трудно.
Наверное, для того и нужны мальчишники. Это способ сказать друзьям и себе самому, что на внешность купилась только женщина, но не ты. Ты по-прежнему глушишь пиво литрами, эта женщина тебя не изменила. И не изменит, если тебе очень не повезет.
На практическом, более знакомом мне уровне затащить Элис в постель было делом непростым. Без должной смекалки можно просидеть всю ночь, дожидаясь, пока тебе предложат пойти спать. Трепаться до рассвета я вполне могу в компании себе подобных, но с красивой девушкой это представляется пустой тратой времени и сил.
Ясное дело, она не могла предложить мне пойти лечь, поскольку это означало бы больше, чем она собиралась дать. Я тоже не мог, потому что лишь отчаявшимся старым девам нравится столь прямолинейный подход. Поэтому в конце концов я сказал: «Мне пора», имея в виду, разумеется: «Я мечтаю остаться».
Она ответила: «Давай», что значило: «Ничего, помучайся еще немного».
Пиджак я надевал с такой скоростью и рвением, будто во дворе меня дожидается готовая к выезду пожарная бригада.
Мы поцеловались на пороге, я вынул из кармана двухфунтовую бумажку и спросил, есть ли поблизости стоянка такси, прекрасно зная, что она у метро и дорога до дома станет мне в добрых восемь фунтов. Элис тронула меня за плечо и сказала:
– Если хочешь, можешь остаться. Переночуешь на диване.
– Ты серьезно? – спросил я, молниеносно скинув пиджак и шагнув обратно. Я знал так же хорошо, как и Элис, что никакого дивана в квартире нет. Поскольку она переехала совсем недавно, там вообще ничего не было, кроме пары кресел.
После еще нескольких обжигающих поцелуев и недолгих раздумий, где мне все-таки спать, она сказала, что я могу лечь в ее постель. Предложи это любая другая девушка, счастью моему не было бы предела. Вот Джерард говорит, что по первому разу всегда нервничает, сможет ли соответствовать ожиданиям девушки и не окажется ли у нее каких-нибудь скрытых изъянов – особенно ему неприятна неправильной формы ареола, кружок темной кожи вокруг соска. Я, как правило, подобных тревог не знаю, но Элис была исключением из правила.
