— Это же гончий брехунхаунд, — убежденно сказал я ему.
— Бошкенхаунд, — напомнила Люси.
— Простите, бошкенхаунд, — поправился я. — И стоит он никак не меньше десяти тысяч.
Собака выразительно посмотрела на меня, словно подтверждая, что такова ее реальная цена.
Джилберт перестал плакать, и глаза его наполнились удивлением дачника, обнаружившего, что его капусту повредили не слизни, а крошечные летающие тарелки.
— Я…
Слова застряли у него в горле, пришлось продолжить за него мне.
— Вот телефон, — сказал я, вручая карточку. — Вам осталось только позвонить, он готов заплатить наличными. Между нами, вы могли бы запросить и больше. Человек он богатый и малосимпатичный. Лично я бы торговался с ним до последнего пенни.
Пес одобрительно кивнул.
Джилберт посмотрел на визитку, затем покачал головой, словно бы говоря: «Нет, это просто уму непостижимо», и теперь напоминал дачника, наблюдающего, как крошечные летающие тарелки, расправившись с капустой, перелетают на морковные грядки.
— У меня нет времени, — сказал он довольно странным тоном. Трудно было ожидать такого ответа от нормального человека, учитывая, что ему нужны деньги. Он снял шляпу, обнажив голову, на которой волос было не больше, чем остается на дне ванны.
— Как это нет времени? — поразился я. — Вы можете позвонить прямо отсюда.
— Нет! — наотрез отказался он. — Слушайте, позвоните вы сами. Вы же агент, почему бы вам не получить свои комиссионные? Думаю, это будет справедливо. — И Джилберт благочестиво прижал шляпу к груди, будто собираясь запеть религиозный или государственный гимн.
Люси сочувственно посмотрела на меня.
— И слышать об этом не хочу, — сказал я. — Это же ваши деньги и ваша собака. Тем более вы в таком стесненном положении. Так что ни в коем случае. Даже не думайте, я не приму никаких комиссионных.
Джилберт побарабанил пальцами по столу.
— Деньги… мне, конечно, нужны… но прямо сейчас, — выдавил он шепотом, однако этот надрывный шепот был выразительнее его нормального голоса.
— Вам надо похоронить ее прямо сегодня, почти что в день убийства?
— Нет. Просто надо… заплатить. Да, — как-то слегка воспрянул он. — Именно сегодня. Почему бы вам самому не заняться этой сделкой? Вы дадите мне, скажем, тысячи две на гробовщиков, а я их вам потом верну обратно, с небольшими процентами. А собачку можете оставить себе в залог. — И он стукнул по столу кулаком, как аукционер, объявляющий «продано!».
— Мне не нужны никакие проценты, — ответил я.
И снова он как-то странно посмотрел на меня, словно посетитель картинной галереи, пытающийся постичь, куда идет современная живопись.
Он откинулся в кресле, закурил следующую сигарету, метнул взгляд в потолок, потом уставился в пол. Вид у него был как у эксперта из программы «Огородные подсказки», никак не решающегося объявить о нападении инопланетян на капустные поля.
— Ну, а не могли бы вы просто… мне… впрочем, черт с ним, что я говорю…
Уши собаки оттопырились назад, словно бы в них дунул вентилятор, направленный в лицо Джилберту.
Люси, как я заметил, вернулась за свой стол и выглядывала из-за компьютера, наблюдая за Джилбертом, точно мышонок Джерри, следящий из своей норки за котом Томом.
— Черт с чем?.. О чем это вы? — Я не люблю, когда в конторе начинают звучать «сильные» слова, но тут готов был сделать исключение — человек явно находился в безвыходной ситуации.
— Ну, — пожал он горестно плечами. — Так вы не дадите?
Я уже собирался спросить «Чего не дадите?», но это было бы чересчур.
— Каждый в этом мире ищет выгоды, — сказал он. — Вы говорите, этот парень предложил за собаку десять тысяч. С меня хватит и двух. Даже если вы столь щедры, — просто не верится, что в этом мире еще существуют щедрые люди, — мы допустим, будто вы сказали мне, что он предложил две, ну, две с половиной тысячи, а остальное… — И он махнул рукой, как будто заранее готовый расстаться с тем, что подразумевалось под этим словом.
— Что остальное?
— Положите себе в карман.
— Но это нечестно, — возмутился я, — и безнравственно.
Пес мотнул головой, будто говоря: «Вот видишь! Я же говорил тебе. Такой человек…»
— Эх, старый болван, — развел руками Джилберт, — похоже, ты встретил последнего бойскаута. Вы же агент по недвижимости, как вы существуете с такой… честностью? На что же вы, простите, живете?
— Я не понимаю, о чем вы. — Я посмотрел на собаку и затем оглянулся на Люси. У обоих лица хранили одинаково отсутствующее выражение. «Я тут ни при чем», — говорили они.
— Так, значит, вы отказываетесь? — Покачав головой, Джилберт посмотрел на меня, как на инопланетянина.
Наконец он рассмеялся. Тут я заметил, что собака исчезла. Ушла, словно бы среагировав на этот странный смех.
— Невероятно, — сказал он. — Вы настолько простофиля, что вас даже вокруг пальца не обвести. Неужели вы так ничего и не поняли? Это же чистое надувательство. Нет никакого гончего бошкенхаунда, и в помине никогда не было такой породы.
— Он ушел в комнату для персонала, — подала голос Люси.
— Эту дворнягу мы подобрали у вокзала, — заявил Джилберт, — а тот пресловутый покупатель, известный своим приятелям как Техасец Тим из Эппинга, сейчас наблюдает за вашей конторой из укрытия, дожидаясь, пока я выйду с двумя тысячами ваших фунтов, чтобы взять свою долю, прежде чем я наложу на них лапу. Мы следили за вами с кладбища, выяснили адрес и место работы и решили, что уж кто-кто, а агент по недвижимости попадется на крючок. И надо же — агент по недвижимости оказался честным человеком! Честным до безобразия! У нас все сорвалось!
— Но вы же теряете разницу в восемь тысяч фунтов, — опешил я.
— Ха-ха! — рявкнул Джилберт голосом, больше напоминавшим рев гиппопотама. — Нет никаких восьми тысяч, Техасец со мной в деле. Да и не техасец он вовсе. Мы хотели раскрутить вас на две тысячи фунтов, простофиля вы этакий! А номер этот с «одноразового» мобильника, который мы сбросили бы в ближайший канал, как только денежки оказались бы у нас.
Люси ахнула, внезапно постигнув истинное значение происходящего. Я же продолжал издавать какие-то невнятные восклицания.
— Но мы же видели деньги! У него целый бумажник, забитый доверху… — наконец смог вымолвить я.
— Фальшивыми купюрами, причем весьма невысокого качества, — скалясь и довольно хлопая руками по коленям, закончил фразу Джилберт. — Обычно люди не могут поверить, что их одурачили. С вами как раз наоборот: вы верите, когда вас дурачат, и не верите, когда вам говорят правду о том, что вас дурачили.
Джилберт, казалось, сам запутался в своей головоломной фразе, и тут еще я его огорошил:
