Их представления о психиатрическом отделении как о тихом и стерильно белом месте были сильно преувеличены. Белые халаты, белые стены, запертые двери. Поэтому они были приятно удивлены, когда их встретила самая обыкновенная женщина средних лет в повседневной одежде. Она проводила их в комнату, которая мало чем напоминала медицинский кабинет.
Разговор вышел долгий. Йёран с Марией должны были описать во всех деталях, как развивалось состояние их дочери и почему они все-таки решили обратиться в отделение психиатрии. Тереза все это время сидела молча.
Наконец врач повернулась к ней и спросила:
— Твои родители думают, что ты хочешь лишить себя жизни. Это действительно так?
Тереза слабо покачала головой, ничего не ответив. Врач выждала и уже собиралась задать следующий вопрос, как девочка вдруг произнесла:
— У меня нет жизни. Она пустая. Лишать себя нечего. Врач попросила родителей выйти, чтобы она могла переговорить с пациенткой наедине.
Десять минут спустя Йёрана с Марией пригласили снова войти. Врач сидела рядом с Терезой, положив ладонь на подлокотник ее стула, будто обозначив право владения. Подождав, пока родители не присядут, она сказала:
— Мне кажется, пока нужно оставить Терезу у нас на несколько дней, а потом посмотрим.
— Каково ее состояние? — уточнила Мария.
— Пока рано говорить, нам необходимо побольше пообщаться с Терезой.
Во время ожидания в коридоре Йёран почитал брошюры и развешанные по стенам информационные листки, в которых говорилось в том числе о суицидальных наклонностях подростков.
— Вы будете держать ее под наблюдением? — спросил он фразой из брошюры.
— Конечно, — ответила врач с улыбкой. — Не беспокойтесь. Легко сказать. По дороге домой, чтобы собрать и привезти дочке вещей в больницу, Мария разразилась истерическим монологом, основная мысль которого сводилась к одному: что мы сделали не так?
Начитавшийся брошюр Йёран успокаивал жену, говоря, что депрессию чаще всего вызывают медицинские факторы — например, химический дисбаланс, в возникновении которого трудно кого-либо винить. Но Мария не желала слушать. Она проанализировала последние месяцы жизни Терезы и сделала единственно возможный вывод: всему виной ее поездки в Стокгольм. Чем она там вообще занималась?
Йёран утверждал, что дочка, наоборот, заметно повеселела, после того как подружилась с этой Терез, но его доводы эффекта не возымели. Мария решила, что корень зла — в изменениях последнего времени и имя тем изменениям — непонятная дружба с кем-то в Стокгольме.
Пока Мария упаковывала в сумку вещи для Терезы — одежду, mp3-плеер и книжки, — Йёран стоял возле полки и смотрел на коробку с желтыми бусинами. Он зажал одну из них между указательным и большим пальцем правой руки, а левая сама потянулась и легла на грудь. И тут он вспомнил.
«Если бы меня не было, то эту бусину бы никто не держал, так?»
Он вспомнил, как забирал дочку из детского сада, как проводил с ней вечера на кухне, ее бесчисленные бусы… Куда все подевалось?
«Ничего нет».
Сердце сжалось у Йёрана в груди, и он разрыдался. Мария попросила его взять себя в руки.
16
О Терезе заботились. Ее глаза превратились в окна, за которыми мелькали тени людей. Иногда их голоса доносились до нее, иногда ей в рот совали ложку, и тогда она глотала еду. Где-то в глубине ее сознания свернулась клубочком маленькая Тереза и прекрасно понимала, что происходит, но ее дальнозоркости не хватало, чтобы большая Тереза увидела все так же отчетливо. Она жила жизнью растения. Она выжидала.
Порой в голове прояснялось, и тогда девочка снова могла думать и чувствовать. Но пустота по-прежнему оставалась проблемой. Тереза больше не помнила, каково это — ощущать себя полной. Прежней стенки из мышц и вен, защищавшей ее от мира, больше не было.
Девочка постоянно пребывала в затмевающем любые другие чувства страхе. Она боялась двигаться, боялась есть, боялась разговаривать. Страх рождался из пустоты, от осознания собственной беззащитности. Если она протянет руку, та треснет, как яичная скорлупа, стоит ей соприкоснуться с внешним миром. Поэтому лучше не шевелиться.
Беседы врачей с Терезой ни к чему не привели, и ей начали давать таблетки. Маленькие овальные таблетки с бороздкой посередине. Дни и недели тянулись, сливаясь в однообразную массу. Тереза не знала, сколько времени провела в больнице к тому моменту, как в окружающую ее темноту пробился лучик света. Она вспомнила ощущение пылающей головы и как на нее набросили пожарное покрывало. Вот теперь краешек покрывала приподняли. Голоса зазвучали четче, контуры обрели резкость.
Несколько дней Тереза провела, заглядывая в образовавшуюся щель и регистрируя происходящее вокруг. Она не чувствовала ни радости, ни печали, но однозначно ощущала себя живой.
Наконец она решилась приподнять покрывало и явиться на свет. Вылупившейся из кокона бабочкой ее, конечно, не назовешь. Она по-прежнему оставалась пустой Терезой, но теперь она обрела свою оболочку и притворялась живой настолько убедительно, что иногда сама в это верила.
Тереза продолжала принимать таблетки под названием фонтекс — то же самое, что прозак, как узнала она, — и ходить на приемы к психотерапевту. Она вспомнила, каково быть прежней Терезой, каково играть прежнюю роль. Опять же ей удавалось быть настолько убедительной, что она сама верила в свою игру.
В конце февраля, почти два месяца спустя после того, как ее положили в больницу, Терезу отпустили домой. Она сидела на заднем сиденье автомобиля и разглядывала свои ладони. Это ее руки, они прикреплены к ее телу и принадлежат ей. Теперь она это понимает.
За две недели до выписки к ней пришла учительница и принесла задания по всем предметам. Тереза прилежно все выполнила без каких-либо проблем. Слова и цифры быстро и умело обрабатывались мозгом, поскольку ему больше не мешали тревоги и волнения, присущие обычным земным людям. За две недели Тереза нагнала весь материал, который пропустила за время отсутствия, и даже ушла немного вперед.
Когда Тереза вернулась в школу, одноклассники держались от нее подальше. Иного она и не ждала. Дженни, которой предстояла очередная операция по выправлению носа, бросила в ее сторону: «Ну что, психованная, тебя выпустили из дурки?» — но прикусила язык, стоило лишь Терезе взглянуть на нее.
Юханнес с Агнес приходили навестить ее в больнице незадолго до выписки, да и в школе не сторонились ее. Однажды на перемене Тереза рассказала им о сложностях жизни в психиатрическом отделении, ведь любые предметы, которые пациенты могли бы использовать, чтоб совершить самоубийство, оттуда удалены. Забавная деталь.
Тереза смотрела на старых друзей, и внутри ее родилась мысль: «Они такие красивые. Они мне очень нравятся». Это было одновременно и правдой, и неправдой. Терезе приходилось повторять про себя эти слова, будто убеждая себя в чувстве, которого она на самом деле не ощущала.
