– А вон ее окна, зацени, – Берц показывает пальцем. – Шестой этаж. Синие занавески и голубые – зал и кухня. Видишь? А правее – ее спальня. Вообще никаких занавесок. Мы с Лопухом вчера… Бл-и-иин…
От избытка чувств он осекается, мучительно вздыхает и скалит зубы.
– Чего вы вчера? – напрягается Ниндзя.
– Представляешь, она из душа только вышла… Халат вот посюда, – Берц уверенно отсекает ладонью где-то в районе паха. – Наверное, эпиляцию делала, или что там еще… И вот картина: встала перед зеркалом, халат скинула, рассматривает себя так и сяк… Чуть не раком становится… Мы тут с Лопухом стоим такие, глаза по пять копеек… Я уже думаю: бля-бля-бля, иди ты, дура, иди, одевайся, пока я тут не кончил…
– А у меня в штанах все набухло, – пожаловался Лопух.
Ниндзя посмотрел на него и облегченно вздохнул.
– П…те и не краснеете, дрочилы.
– Чего это п…м? – удивился Лопух.
– Не верит, ёксель! – удивился Берц.
– Слишком много слов, пацаны, – сказал Ниндзя. – А если бы что-то было, вы бы мобильники свои обтруханные сразу подоставали и все засняли. В режиме «дрочащей камеры». Дошло?
Лопух озадаченно моргнул, мелькнув черной точкой на веке. Как будто у него там еще один глаз, неживой.
– Так это… У меня зарядка закончилась просто…
– Я Цифру на пляж позвал, – оборвал его Берц и зло сплюнул. – На Кумженку. Завтра. Сказала, что придет.
Он вызывающе посмотрел Ниндзе в глаза, шумно потянул носом и сплюнул еще раз.
– Просила, чтобы я был один. Вот так. И чтобы пойла принес холодного. Скажешь, опять п…жу?
– Конечно.
Ниндзя растянул губы в улыбке, но внутри почувствовал холодную острую сталь. Кривой клинок вошел глубоко, до самой рукоятки, проткнул сердце, раздробил позвоночник и вышел со стороны спины, выломав лопаточную кость. Берц еще пошуровал туда-сюда, словно прочищая рану, потом медленно извлек катану, дружески подмигнул Ниндзе и облизал окровавленный клинок… Самурай хренов!
Ниндзя хотел сказать еще что-то, но не смог. Боялся, что голос выдаст его. Хотел ударить – и тоже не мог. Он улыбался, как дурак, стоял и улыбался. И умирал. Ёханый бабай, такого никогда прежде не было!
* * *
Ниндзя
Утром он пришел к ее дому один. Серебристой «Лады» уже нет на месте, это успокаивало. Значит, родители уехали на работу. Или один Ящик уехал. Звонить по домофону не стал, дождался, когда из подъезда выползет бабуля с продуктовой тележкой, придержал дверь, проскользнул внутрь.
Шестой этаж. Обычная деревянная дверь, бедненько, грязненько, звонок разболтанный, висит на одном гвозде. Нажал на кнопку… И тут, как нарочно, у кого-то из соседей заработал перфоратор. Он так и не понял, прозвенело или нет. Подождал. Может, звонок испорчен? Нажал еще раз.
А если Берц уже там?
Лезвие катаны завжикало внутри, туда-сюда, рана болела невыносимо. Берц, гад…
Постучал кулаком.
У Берца на редкость отвратная рожа – широкая, красная, ресницы как у коровы, загибаются по-бабьи вверх, и волосы кучерявые (в детстве дразнили Мальвиной, это он потом уже Берцем стал), а еще отметина на лбу от травмата: огромный синячина и подживающая язвочка с горошину по центру. Посмотришь на него, и блевать охота.
Но девчонкам Берц почему-то нравился. По его словам, он уже полрайона переимел, включая продавщиц в универсаме, кассирш в обменниках и суровую, с мужским лицом, капитаншу Нонну Геннадьевну из инспекции по делам несовершеннолетних. Врет. Но он ходил с Малышкиной, ходил со Светкой Карулис, а когда они со Светкой разругались, Светка (красивая девчонка, не страхолюдина какая-нибудь) поджидала его вечерами у подъезда, а Берц матом ее крыл, когда она…
– Ты чего?
Цифра стояла перед ним в мятой пижаме, сонно щурилась.
– Я к тебе, – сказал Ниндзя.
– Чего? – Она зевнула. – Ты с полки упал, что ли? Сколько время?
– Половина девятого.
– Офигеть.
Она приложила ладонь козырьком ко лбу, смешно так посмотрела. И отступила назад, Ниндзя понял, что сейчас дверь закроется у него перед носом. Просто закроется, и все. Но Цифра сказала:
– Ну, чего встал? Заходи.
Странная квартира, с самого порога странная. Старые обои, запах курева и какого-то технического масла, полы дощатые, скрипучие – наверное, с хрущевских времен еще не перетягивались ни разу. В коридоре под вешалкой кучей свалены смятая кожаная куртка, джинсы, женские сапоги на высоких каблуках, пиджак, еще какие-то вещи. Под кухонной раковиной пустые бутылки, здесь же ведро, наполовину наполненное сотовыми телефонами…
– Это чего?
– А-а-а… Ящик испорченные трубки собирает, чинит и продает…
Полы замызганные, доски ходят вверх-вниз, скрипят под ногами, люстра расколота, того и гляди, жахнет сверху осколком. В общем, разруха… Зато телевизор в зале клевый – плоский, здоровенный. «Сони», не хрен собачий. Дюймов шестьдесят, а то и больше. Дорогой музыкальный центр с одной колонкой. Еще какая-то фиговина на столе – латунь, алюминий, ручки, крутелки непонятные. Похоже на кофейный автомат, или…
– Я кофе не пью. Хочешь, сам вари.
Она пришла из ванной, волосы мокрые, никакого такого халата на ней нет, обычное платье до колен – домашнее, наверное. Включила чайник, села напротив, подложив ногу под себя.
– И водки тоже нет, если ты за этим… И денег тоже… Мать выгребла все.
– Мне денег не надо, – сказал Ниндзя.
– Тогда в чем дело?
– Берц сказал, ты с ним на Кумженку идешь сегодня.
Подперла голову кулаком.
– И что?
– Это правда?
– А твое какое дело?
– Не ходи.
Он смотрел на ее согнутое колено, на тонкие золотистые волоски на икре. Вдруг подумал, что на лобке у нее должны быть такие же, только длиннее. И темнее.
– Он всем рассказал. Сказал, чтобы мы спрятались в роще и смотрели, как он будет тебя… Ну, в общем, понимаешь.
Поднял глаза. Цифра смотрела на него сонными глазами, как будто он ей таблицу умножения рассказывал.
– А тебе завидно, да?
– Ты дура, – не выдержал он. – Ты не знаешь, какая Берц скотина. Ты ему в лобешник тогда заехала при всех, он теперь не успокоится, пока какое-нибудь западло тебе не сделает.
Встала, налила себе чаю, ему даже не предложила.
– Сам ты дурак. Ты не понял, что ли? Твой Берц ничего мне не сделает, даже если очень постарается.
– Почему?
– Долго объяснять.
Отпила глоток, поморщилась – горячо. Подула.
