Несмотря на такое расхождение во взглядах, молодые люди прекрасно уживались; у них были, можно сказать, одинаковые вкусы, и они испытывали похожие чувства. Например, не посидев в кафе и пяти минут, Камилло наклонялся к уху Марины и — улыбаясь, чтобы не поняли окружающие, — шептал:
— Если не прекратишь пялиться на этого идиота, я тебе голову расшибу.
И пинал ножку столика, думая, что это голень подруги.
— Ай! — вскрикивала она, думая, что это ей досталось по голени. Но улыбалась, довольная таким буйным проявлением любви, и шептала: — Но я вижу только тебя!
Несколько минут спустя она вставала и торопливо покидала кафе, преследуемая Камилло.
— Но, — бормотал он, когда наконец, догонял ее дома, — можно узнать, что произошло?
Ответом служила звонкая пощечина. И только полчаса спустя выяснялось, что Марина ушла из кафе от возмущения, потому что Камилло все время улыбался «этой служанке».
«Эта служанка» была очень порядочной барышней, которая сидела за соседним столиком со старым отцом и не подозревала, что явилась невольной причиной такой драмы. Что же до Камилло, он эту барышню даже не заметил. (Несчастный молодой человек, надо полагать, был слаб зрением, потому что все время оказывалось, что он не замечал ни одной из женщин, которые становились невинными причинами гнева его подруги).
Раз уж пришлось упомянуть о «пощечине», нам доставит удовольствие прибавить, что в этой плоскости отношений Камилло был гораздо несчастнее Марины. Этой дьявольской женщине благодаря кошачьей ловкости почти всегда удавалось уклониться от доброй трети наносимых ей ударов; бедняга же Камилло, как человек более честный, более открытый, чем она, принимал их все целиком; у него не получалось даже подставлять удару менее уязвимую часть своего пронизанного суровым выражением лица; так что с тех пор, как он познакомился с Мариной, он развил в себе феноменальную способность держать удар.
Если не считать этих небольших размолвок, молодые люди любили друг друга, я полагаю, настоящей любовью, и почти всегда после бури слышались звуки, которые можно было бы услыхать на поле битвы, если бы войны велись при помощи поцелуев.
Что касается Марины, то если не считать дурной привычки часто пользоваться предметами обихода в качестве орудий метания и нападения, она была идеальной женщиной. Ей нужно было в жизни так мало! В общем и целом она просила лишь о «сатисфакциях».
Что тут поделаешь? Есть женщины, падкие до удовольствий и роскоши; Марине нужны были «сатисфакции».
Марина не уступала в этом древним странствующим рыцарям, страстно их искавшим. Но беда в том, что невозможно договориться о значении слова «сатисфакция». Когда-то под этим словом подразумевали удар мечом. Марина придавала этому слову необычное значение. Для нее «сатисфакция» означала не менее десяти пинков, которые Камилло должен был наносить всем красивым и элегантным женщинам, встречавшимся в течение дня. Когда Марина говорила своему другу: «Ты публично оскорбил меня», это означало: «Глядя на окружающих дам, ты не сказал вслух: “Эти женщины все уродины, безобразно одетые, неуклюжие старухи!”» Когда она говорила — впрочем, довольно редко: «Сегодня ты был со мною мил», — это означало, что Камилло нагрубил какой-нибудь милой синьоре или синьорине; к этой последней категории Марина испытывала гораздо более сильную ненависть. Кстати, в этой связи следует заметить, что Марина терпела только две категории женщин: совершенных уродин и старух, которым она отпускала редкие свои комплименты по поводу элегантности платья и с которыми только и могла идти рядом, когда находилась в компании Камилло. В таких случаях несчастный молодой человек весь исходил злостью в компании старух, тайком наблюдая, как вдалеке ходят прекрасные молодые девушки.
Вы скажете: они могли бы искать мужские компании. Но нет, потому что этого не хотел Камилло — к тайному сожалению Марины, которая желала бы пребывать в окружении сонма ухажеров. В общем, им подошли бы некие бесполые существа, которые могли бы прекрасно сопровождать обоих, окружать пару и участвовать в их развлечениях.
Возвращаясь к Марине, скажем, что мелкие недостатки влюбленной женщины исчезали в свете ее многочисленных достоинств. По правде сказать, у нее бывали и капризы. Так, однажды она велела Камилло пойти к своему старому другу Умберто и сказать ему: «Я не хочу с тобой иметь дело, поскольку ты знаешься со шлюхами» (в глазах Марины шлюхами были все прочие женщины, если не уродки). Во-первых, речь шла о женщинах, с которыми часто гулял вместе с Умберто и Камилло; но подумайте, как посмеялся бы Умберто, когда услышал бы, что Камилло больше не хочет с ним знаться, поскольку тому знакомо слишком много шлюх. А дело в том, что когда Камилло ему все-таки это сказал, Умберто захохотал так, что через несколько минут к нему присоединился и Камилло. Так они и зашлись в приступе смеха до корчей, которые продолжались около получаса, мешая говорить и вызвав сильнейшие боли в боку. Когда, наконец, друзья смогли говорить, Умберто сказал:
— Тебе надо рассказать о результате нашей беседы.
— Разумеется, — задумчиво ответил Камилло. Немного спустя Умберто добавил:
— Не волнуйся, скажешь так: «Я сказал Умберто: “Я не хочу больше с тобой знаться, потому что тебе знакомо слишком много шлюх”, а Умберто мне ответил: “Да, ты прав, мне знакомо слишком много шлюх; я тоже подумал, что некоторое время нам лучше не встречаться”».
Камилло именно так и сказал Марине, которая — в общем, женщина благоразумная, — ограничилась тем, что влепила ему пару пощечин.
В общем, эта женщина многого не просила. Но если уж просила что-то, спуску потом не давала, и, сказать по чести, была в этом права. Итак, она просила о следующем:
a) чтобы Камилло стоял перед нею на коленях в общественных местах и на ротондах пляжей;
б) чтобы она и только она имела право читать все письма Камилло;
в) чтобы она была единственной женщиной в мире, Женщиной с большой буквы, вокруг которой бы все толпились, за которой бы все ухаживали, которую бы все баловали; чтобы она вызывала всеобщий интерес, была бы местом паломничества, предметом изучения и наблюдений, объектом желания, безраздельной королевой элегантности, красоты и ума, абсолютной властительницей всех сердец, деспотом, тираном, идолом и фетишем.
Вот все, чего ей хотелось.
Но к чему тратить слова на парочку, которая занимает весьма скромное место в нашем повествовании? Довершим картину, сказав, что они тысячу раз решали расстаться и столько же раз оказывались снова в объятиях друг друга, убедившись в невозможности осуществить это мудрое решение.
Итак, они совершали сентиментальное путешествие по местам, где зародилась их любовь, как они называли в моменты затишья то странное чувство, которое их объединяло. Сразу же по приезде они закрылись у себя в номере, и кое-кто утверждал, что слышал грохот разбиваемых тарелок и звон разлетающихся зеркал. Потом они спустились в вестибюль как раз в ту минуту, когда наши друзья возвращались после бесплодных поисков ключей силами водолаза.
