— Заштукатурим его… ну, хотя бы… кстати, знаешь, ведь я занималась в школе красоты. — Взяв кисточку, она окунула ее в глазную тень коричневого цвета.
— Когда-нибудь открою магазин для моделей в Голливуде. — Она мечтательно закусила деревянный кончик кисточки. — Или сама стану моделью.
— Меня возьмешь?
— Стой тихо. — Она стала водить кисточкой вдоль переносицы, легкими движениями, словно смахивала пыль. — Ладно, посмотрим, сможем ли мы исправить твой негритянский рубильник.
Я пытался заглянуть в зеркало, как там обстоят дела, но она не давала сдвинуться с места.
— Ну вот, а теперь пустим тон посветлее. — И намазала нос еще чем-то похожим на крем. — Теперь разотрем хорошенько… посмотри на меня.
Я посмотрел, уже дрожа от нетерпения.
— Так можно мне… с тобой?
— Взгляни, — подтолкнула она к зеркалу.
Вдоль моего носа пролегали светло-коричневые полоски на манер индейской боевой раскраски.
— Отличный камуфляж, — одобрительно кивнул я.
— Ну вот, а теперь глаза. Глазки у тебя мои, так что, можно считать, тебе повезло. Зажмурься.
Кисточка заскользила по векам, ее дыхание, отдающее теплым кофейным ароматом, коснулось моей щеки.
— Смотри вверх, теперь влево… вправо, сморгни… еще раз.
Казалось, будто она наносит мне на веки загадочные письмена. Я хотел, чтобы это не прекращалось никогда.
— Посмотри на меня!
Эта картина навеки запечатлелась в моем сознании: лизнув кончик пальца, она осторожно проводит им у меня под глазами. Такое я видел в передаче из мира животных. Этот жест был вроде того, как мать срыгивает пишу в клюв своему птенцу. Я был на седьмом небе от счастья, готов был задушить ее в объятиях.
— Можно посмотреть? — нетерпеливо хлопал я руками по бокам.
— Нет, ты еще недоделанный. Посмотрим, что можно сделать с твоими губами… тут тебе не слишком повезло: толстый нос, а губы тонкие.
Я провел пальцем по своим тонким губам. Да, никакого сходства. У нее были выпуклые, алые, блестящие.
— Смотри сюда, — она прицелилась красным карандашом.
Я тут же испуганно поджал губы.
— Не-е-ет… наоборот, выпяти. Да что ты выделываешься! — несколько раздраженно заметила она. — Ты видел, чтобы я так поджимала губы, когда крашусь? — Я помотал головой. — Губы должны быть в естественном состоянии.
Карандаш зачертил вокруг рта.
— Вот так… великолепно. А сейчас…
С замиранием сердца я услышал, как она открывает помаду. Восхитительный, ни с чем не сравнимый звук. Я уставился в белый пробковый потолок трейлера. Она стала красить мне губы. Я следил за движениями мамы, такой близкой сейчас, заглядывающей мне в рот: Она заметила мой взгляд, и я поспешно отвел глаза в сторону.
— Ну, вот… — она промокнула губы кусочком туалетной бумаги.
Миллион раз я повторял это подсмотренное у нее движение, но сейчас на бумаге остался красный след поцелуя. Я засмеялся, пытаясь заглянуть в зеркало.
— Подожди! Еще не все! — она схватила меня за голову. — А как же румяна?
— Да, да, конечно, — чуть не завопил я. — Пожалуйста. Обязательно румяна!
И проследил, как большой мохнатой кистью она припудривает мне щеки и потом все лицо.
— Нос не будем подчеркивать, не так ли, плосконосый негритенок?
— Угу.
— Значит, почти готово. Закрой глаза. — Она распылила сверху блестки, держа ладонь козырьком, чтобы не попасть мне в глаза, и этот жест снова заставил мое сердце вздрогнуть от радости.
— Можно посмотреть?
Она оглядела меня, как художник свое творение.
— Давай.
И повернула меня лицом к зеркалу. Я сморгнул несколько раз, не в силах поверить. Я не мог узнать себя в отражении. Это были ее глаза — подведенные и раскрашенные, только чуть поменьше. Губы мои стали полными, почти как у нее, и атласно-красными. И главное — я теперь почти не замечал своего носа. Он просто перестал бросаться в глаза.
— Ну как?
— Замечательно. Я… просто не узнаю себя, — благоговейно прошептал я.
— Видишь, я же говорила, что тебе следовало родиться девочкой.
— Я знаю, — пробормотал я и закусил губу.
— Перестань! Ты портишь это лицо.
— Прости.
— Теперь можешь радоваться, что я не стригла тебе волосы накоротко. — Она взяла электрощипцы для завивки.
В самом деле, я привык к волосам, и мне нравилось, что в магазинах меня принимают за сестренку Сары и говорят, как мы похожи. Иногда я даже получал за это конфеты. И лишь однажды разубедил того, кто обращался ко мне с таким комплиментом:
— Она моя мама — и я вовсе не девочка!
Высокий прыщавый дядька за мясным прилавком нагнулся ко мне:
— Прошу прощения…
И, ухватив меня рукой за волосы, грубо дернул — видимо, чтобы убедиться, что это не парик.
Сара рассмеялась.
— Она у нас такая… шутница. Скажи дяденьке спасибо!
Потом она молча перекладывала продукты в багажник. Я забрался на заднее сиденье, где привык ездить с раннего детства, вне зависимости, был с нами ее парень или нет.
— Садись вперед, — бросила она. Посмотрев, как она заводит машину, я вдавил прикуриватель.
— Мне нужно подстричься! — твердо сказал я, чувствуя себя окрепшим в своем праведном гневе. Ничего не сказав, она тронулась с места. — А то все называют меня девчонкой. А я никакая не девочка. Даже Келвин! — Прикуриватель выпрыгнул, она вставила его обратно и стала монотонно напевать себе под нос. — Что неясно? Я не девчонка и хочу подстричься! — крикнул я, развернувшись к ней. Она выехала на дорогу. — Хочу подстричься, подстричься хочу! — забарабанил я кулаками по сиденью. — Дедушка запрещал отпускать такие длинные волосы! — язвительно добавил я.
Машина резко затормозила.
— Жди здесь, — сказала она, спокойно улыбаясь.
— А?
— Сейчас приду. — Она достала помаду.
— Куда ты собралась? — Злоба моя мгновенно испарилась. Я тщетно пытался удержать ее. — Мы идем в парикмахерскую?
Она молча показала на крошечный деревянный домик.
— Это участок шерифа.
И одарила меня ослепительной улыбкой, в которой блеснули зубы.
— Я сдам тебя. Ты меня достал.
В желудке екнуло. Я сглотнул ком.
— В чем дело?
— Ты гадкий мальчишка. Злой. — Она распахнула дверь.
— Нет! Погоди!
