Гард чувствует, что краснеет. И что его кинуло в жар. Он и не знал, что Лука слушает демодиск, который он ей дал. Он надеется, что она не заметит, как он покраснел. А то еще снова назовет его зайчиком. Тьфу. Лука продолжает, не замечая, что происходит вокруг нее:
— В Норвегии мы, может, и сумеем добиться полной вторичной переработки отходов, использования энергосберегающих лампочек и электромобилей. Нам ведь не приходится каждый день вести борьбу за выживание. Мы же здесь просто смехотворно богаты. Мы можем себе позволить задумываться о таких вещах. Это у нас вроде такого хобби, для очистки совести. Но наша страна — одна из самых маленьких в мире. И все переработанные нами отходы — это ничто, капля в море.
Лука надевает передник, протянутый ей Гардом.
— Наша страна одна из тех, что добывают больше всего нефти в целом мире. Просто невероятно стыдно слушать, как мы постоянно сами о себе говорим как о высоко сознательном народе, понимающем важность охраны окружающей среды. Если мы действительно хотим сделать что-то полезное, то нужно приложить огромные усилия в тех областях, где это на самом деле что-то даст.
Нефть открывает перед нами большие возможности. Если только ее не использовать. Нужно развивать альтернативные источники энергии. А не складывать в отдельный мешочек каждый жалкий кусочек пластика, что попадется нам в руки на кухне. Поэтому я и говорю, что ты зайчик. Но толку от этого никакого.
— От того, что я зайчик?
Лука показывает ему язык.
Гард снова поворачивается к грязной посуде и рывком сдергивает с плеча полотенце.
— Дай-ка я пока что-нибудь полезное сделаю.
Слова, фонтаном бьющие у нее изо рта, ударяются о него, как о стену. Она все говорит и говорит, не останавливаясь, бесконечно, о чем она там? Он улавливает отдельные слова, вроде выбросов СО2, ответственности правительства; он видит, как шевелятся ее мягкие губы; она одета в длинную черную майку без рукавов и короткие черные шорты. Она сидит на стуле, поставив его задом наперед, пропустив спинку стула между ногами. Единственное, что ему видно, это нежную кожу с внутренней стороны бедра на одной ноге. Ему хочется дотронуться до нее, ощутить ее запах. Ощутить ее вкус. Слушать ее.
Господи, ему хочется услышать, как она кончает, а не слушать бесконечно, как она талдычит про политику. И зачем она так распинается перед ним об этом?
Лука встает, подходит к окну, жестикулируя; слова цепляются одно за другое, образуя вокруг него пчелиный рой. Гард смотрит на ее стройную спину. Она смотрит в окно на город. В теплом вечернем свете, бьющем прямо в комнату, ее тело приобрело золотистый отсвет. Она на минуту задерживает дыхание, потягивается, обеими руками собирает длинные черные волосы в хвост, скручивает их в пучок и скрепляет на затылке карандашом. Ее затылок выглядит одновременно и нежным, и сильным. Гард изучает округлую линию в том месте, где шея переходит в плечо. Его взгляд опускается ниже. Маечка заканчивается примерно посередине попы, над черными шортами. Она всегда носит черное. И все равно такое впечатление, что от нее исходит свет. Она будто слишком хороша для того, чтобы быть настоящей. Все, что она делает, то, как она живет, — все это всерьез. Все это достойные дела. Она живет в соответствии со своими убеждениями. Поступает так, как считает правильным. Не то, что он. Сегодня он думает так, завтра по-другому. У него нет никаких идеалов, никакой цели. Пусто.
Он ни разу не осмелился притронуться к ней. Обнять ее покрепче. Погладить пальцами. Такое впечатление, что она может исчезнуть. Рассыпаться в прах, превратиться в пыль и унестись с ветром. Это из-за того, что тогда случилось. В ту ночь, когда он сбил ее. Когда он попробовал на вкус кровь, которая стекала по ее щеке. Только когда внезапно наступает тишина, он вдруг замечает, что находится тут, в этой комнате. На подоконнике жужжит муха. Лука обернулась и пристально разглядывает его. Ее руки решительно скрещены на груди. Маечка мягко обрисовывает ее округлые груди. Абсолютно совершенные. Она смотрит на него потемневшими глазами.
— Что ты сказала? — говорит Гард.
— Я спросила: а ты как думаешь?
Он стоит и смотрит на нее. Что он должен ответить? Даже если бы он слышал ее вопрос, у него все равно не нашлось бы своего мнения.
— А почему ты спрашиваешь?
— Я хочу понять, как это — быть тобой. Каково это — видеть мир твоими глазами.
— Чего? Моими глазами? Это еще зачем?
— Потому что это интересно. Ты интересный человек. Я хотела бы тебя хорошо узнать. По-настоящему. Моя картина — об этом. О том, чтобы научиться видеть мир глазами других людей.
Ему ничего не приходит в голову.
— Ну, так что ты об этом думаешь?
Он смотрит на ее грудь.
— Я думаю, что она очень красивая.
Он закидывает кухонное полотенце на плечо и стоит, запустив большие пальцы рук за пояс брюк и глядя на нее.
— Тьфу, чушь какая! — выплевывает она слова изо рта.
Он разводит руками, поворачивается к плите и включает чайник. Стоит, прижав кнопку указательным пальцем, кнопка светится оранжевым цветом; он смотрит на оранжевую кнопку, потом слышит, что Лука пересекает комнату и резким движением разворачивает газету. Потом наступает долгая тишина. Гард начинает напевать про себя, чтобы привлечь ее внимание. Никакого результата. Он нарезает апельсин, имбирный корень, овощи. Укладывает все это в форму вместе с рыбным филе и ставит в духовку.
— А про тебя когда-нибудь писали в газете? - спрашивает он. Главным образом для того, чтобы не молчать.
— Нет... кажется, нет. Если не считать того, что, когда мне исполнилось десять лет, моя тетя поместила в газете поздравление, это было ужасно.
— С фотографией?
— У меня передний зуб торчал прямо вперед. Я была похожа на кролика. Народ побил подойти и сказать: «А у тебя зуб изо рта торчит». И показать на него. Чуть ли не и рот мне совали пальцы. Взрослые. Дети. Все.
— А ты что?
— А я обычно отвечала, что так бывает со всеми, кого папаша заставляет всю ночь сосать свою письку.
— Ты, правда, так и говорила? — Глаза Гарда раскрылись широко-широко.
Лука заходится смехом. Представляет себе реакцию тех, кому она сказала бы это.
— Хотела бы я. Тогда, может, они бы в следующий раз думали, прежде чем ляпнуть какую-нибудь глупость.
— Господи. Ну и язычок у тебя.
Лука ухмыляется.
— Нет, а с зубом-то что потом стало?
Лука пожимает плечами.
Гард обхватывает обеими руками ее лицо и нажимает на щеки, вынуждая открыть рот. Ему открывается ряд безупречных белых зубов.
— Что, брекеты ставили?
— Ага. И еще такой обруч вокруг головы на ночь. Я два года спала только на спине. Не могла спать ни на боку, ни на животе. Ни одной единой ночи. А когда я завтракала, зубы так ходуном и ходили. Я два года питалась одной овсянкой.
