Полковник рассердился и закричал:
— Опять вы за свое? Прекратите ерничать!
— Если не ерничать, то завербовали меня. Приловили на
грешках юности. Сами понимаете, возраст “молочный”, гормоны играют, амбиций
тьма, с виду роза розой — чистый бутон, а мозгов ноль. В общем, кто этим не
грешил, потом сильно пожалеет. Я же грешила, но жалею все равно, так
чрезвычайно мне в жизни не везет. Теперь я личность популярная, что будет, если
народу станут известны мои грешки? Это же конец моей карьеры!
— Что за грешки? — оживился полковник.
Я посмотрела на него как на сумасшедшего и возмутилась:
— Чтобы утаить эти грешки, я пошла не просто на убийство, а
можно сказать на убийство любимого человека, а вы хотите чтобы прямо сейчас вам
в частной беседе между прочим и выложила все, что столько лет таила? Ага!
Держите карман шире! Ха, узнать хочет мои грешки! Да за президента мне меньше
дадут. Пока мы судиться-рядиться будем, может наши уже и к власти придут и меня
из застенок выпустят. Кто знает, может стану еще и народным героем.
Полковник схватился за голову, я же, пользуясь его
замешательством, выхватила авторучку и быстренько настрочила чистосердечное
признание, много-много чистосердечных признаний, не забыв подробно расписать
устав БАГа, попутно ругая его членов, втянувших меня в полное дерьмо, а так же
их жен и детей, если таковые имеются. Короче, что-что, а писать я умею, грех
жаловаться, хоть в этом мне повезло.
Полковник прочитал, горестно посмотрел на меня и спросил:
— Софья Адамовна, зачем это вам?
Я насторожилась:
— Что, не верите?
Он покачал головой:
— Не верю.
— Вы странный, — рассердилась я и с надеждой спросила: — Так
может и не я покушалась на президента?
Полковник скроил кислую мину и страшно меня разочаровал.
— Покушались как раз вы, а вот сочинения ваши не выдерживают
никакой критики, — со вздохом заключил он.
Я пожала плечами:
— Не знаю, читает меня народ и не жалуется.
Глава 7
В общем, после чистосердечного признания передали меня
совсем другому полковнику. Тот был строг, и все, чтобы я ни говорила,
воспринимал с отрешенной серьезностью. Впрочем, я уже много и не говорила,
памятуя, что словоохотливому человеку всегда легче завраться, чем молчуну.
Играла роль молчуна, точнее молчуньи — передать не могу, как
тяжела эта роль. Ведь на каждое слово полковника была готова у меня речь,
удержаться от которой стоило немалых страданий. Вот где начались настоящие
пытки — пусть теперь скажут, что ТАМ не пытают.
Пытки! Настоящие пытки!
Однако, выдержала и их. Тот полковник мои признания записал
и передал меня очень хитрому человеку в скромном костюме. Мужчина в скромном
костюме повел себя нескромно и напористо: тут же пожелал знать о моих грешках.
Я в очень вежливой форме ему намекнула, что это невозможно. Он в такой же
вежливой форме попробовал пригрозить. Мне стало смешно:
— Чем вы хотите меня напугать? Меня, покушавшуюся на самого
президента!
Мужчина в скромном костюме хмыкнул и, похоже, согласился,
что пугаться мне уже нечего.
— Софья Адамовна, — вкрадчиво спросил он, — а как пронесли
вы тот гранатомет в квартиру подруги?
— В ее же шкафу, — не моргнув глазом, солгала я.
Он снова хмыкнул:
— И на что вы надеялись?
— В каком смысле?
— Ну как бы стали утром стрелять, если бы не напился народ?
Сложный вопрос, тем более, что отвечать на него пришлось без
запинки — оказывается оговаривать себя еще сложнее, чем выгораживать. К моей
гордости я и с этой задачей справилась.
— Заранее подготовилась, — ответила я. — Подсыпала гадости
во все спиртное.
Мужчина в скромном костюме совсем другими глазами на меня
взглянул и поинтересовался:
— Какой гадости?
Я развела руками:
— Этого сказать не могу. Какой дали порошок, тот и
подсыпала.
По выражению его лица поняла я, что не вру: в спиртном
действительно была найдена какая-то гадость.
“Так вот почему нашла себя утром в салате и под столом!” —
тут же прозрела я, но скрыла прозрение.
Мужчина же захотел знать, как собиралась я после покушения
выбираться из дома.
— Никак, — ответила я. — Зачем мне выбираться? Гостей много,
пойди узнай кто стрелял. Гранатомет я должна была на лестничную площадку
выбросить сразу же после того, ну, знаете после чего.
И я выразительно повела глазами.
Он снова хмыкнул и спросил:
— Что же не выбросили?
— Видимо не гожая я для такого серьезного дела, — вздыхая,
поведала я. — Черт попутал, случайно из отравленного стакана глотнула…
— И что?
— Ну и… притравилась сама: очнулась в салате. Какой уж тут
гранатомет, конечно же промахнулась.
Тут он усмехнулся и спросил:
— Не тяжеловат гранатомет-то для вас?
Мне стало обидно:
— Что-о? “Муха”? Он же легкий, да и я женщина крепкая.
Кстати, мне обещали, что после всего, ну, знаете чего, с лестничной площадки
унесут гранатомет и, наверное, спрячут.
Мужчина хитро посмотрел на меня:
— Кто обещал?
— Тот, кто давал инструкции.
— А кто вам давал инструкции?
— Вот этого сказать не могу: имени его не знаю. Кстати,
вашего тоже.
— Владимиром Владимировичем можете звать меня, — нехотя
сообщил мужчина.
Теперь уже хмыкнула я. Хмыкнула и сказала:
— Очень распространенное имя в нашей стране. Кстати, не
подскажете, как зовут того обворожительного мужчину, который на первый допрос
заходил и сказал, что я и мухи не обижу?
— Нет у нас здесь обворожительных мужчин, — отрезал Владимир
Владимирович.
Я, дивясь такой откровенностью, начала было его убеждать,
что дело совсем не так обстоит, что он, в таком случае, совсем не в курсе,
Владимир Владимирович же меня не слушал, а трудолюбиво выкладывал на столе
фотографии.
— Узнаете кого-нибудь? — спросил он.
Несколько человек я сразу узнала и ткнула в них пальцем:
