Метрдотель мне поверил и, приступив к своим непосредственным
обязанностям, покинул холл, я же осталась сидеть на диване, прячась за
раскидистым фикусом.
Я рассчитывала, что объект прошествует в ресторан (наверняка
у него рандеву с его курочкой), тогда-то незаметно и выскользну — уж очень не
хотелось показываться в заплаканном и помятом виде.
Но все вышло иначе: объект мой как назло с букетом в руках
застыл, прямо в холле, будто истукан стоит и жадно поглядывает то на часы, то
на дверь, ведущую на улицу.
“Ага, — злорадно подумала я, — курочка-то наша запаздывает!”
Объект простоял довольно долго — я уже приуныла на своем
диване; нервно ощипывая фикус, страдала неимоверно — не привыкла к бездействию.
Настоявшись вдоволь, объект достал из кармана мобильный и
начал куда-то звонить. Судя по всему, он уже психовал. Продолжительный
телефонный разговор не добавил ему настроения. В конце концов объект громко
выругался, швырнул букет в мусорный бак и решительно проследовал в обеденный
зал.
Я порхнула с дивана и подбежала к стеклянной двери,
собираясь установить за каким объект приземлится столиком. Так, простое
любопытство, но в рядах охраны оно посеяло панику. Рамбулье в два прыжка настиг
меня и забасил:
— Софья Адамовна, пойдемте воздухом подышим.
— Сейчас подышим, — пообещала я, отмечая, что объект
расположился у фонтана (место самое дорогое) за столиком, сервированным на две
персоны.
Зал еще не был полон, но народ усердно подтягивался.
Радовало хоть то, что метрдотель не обманул: свободных мест, похоже,
действительно не предвиделось.
Вдруг вижу, по залу бежит Тамарка и прямиком ко мне.
Выскочила в холл и как обычно, сразу в крик:
— Мама, ты невозможная! Зачем ты, глупая, сюда приперлась?
— Странный вопрос, а ты зачем?
— Ха! Я здесь, как и везде, очень даже к месту, но ты? Ты-то
как могла так низко пасть? Мама! Я тебя совсем не узнаю! Где твоя гордость?
Твоя легендарная гордость! Она что — уже миф?
— Тома, — отмахнулась я, — при чем тут гордость? Не до
гордости уже мне, когда беда приключилась. Надо человека спасать! Спасать
родного человека. Он же сирота, о нем же, кроме меня, позаботиться некому.
— Ты тоже сирота и позаботься лучше о себе.
Я активно начала ей возражать, но Тамарка меня не слушала.
Озаренная мыслью, она приобрела решительный вид и тоном капрала заговорила:
— Значит так, Мама, не позорься, возьми себя в руки,
мобилизуй гордость и бодрым шагом отправляйся мстить. Я тебе помогу. Здесь
можешь не сомневаться и на меня рассчитывать.
Я разозлилась:
— Господи, Тома, в чем тут сомневаться, ведь с детства знаю
тебя, но не хочу я мстить, это всегда успеется. Сейчас же хочу мужа обратно
забрать, тогда и мстить не придется.
— Нет, Мама, всегда лучше отомстить, поверь моему опыту. И
потом, ведь есть же женская гордость, элементарная женская гордость. Как можешь
ты забывать о ней?
— Да при чем здесь гордость, — взорвалась я, — когда родной
человек гибнет?
В Тамарке обнаружилось столько непонимания, что пришлось к
аллегории прибегнуть.
— Ну, Тома, только вообрази: твой Даня угодил в болото.
Будешь ты его вытаскивать или нет?
Похоже, мысль Тамарке понравилась.
— Мой Даня? В болото? — с игривой задумчивостью спросила
она.
На лице ее блуждала мечтательная улыбка.
— Да, твой Даня! — свирепея, рявкнула я. — В болото! Которое
засасывает, пиявки впиваются в тело, слепни жалят лицо, жижа заполняет рот, и
змея, роскошная гремучая змея ползет к нему, поигрывая жалом, ползет и вот-вот
нанесет твоему Дане смертельный удар!
— Укус! — покрываясь ужасом, поправила меня Тамарка. — Мама,
ты невозможная! Какие жути ты нагоняешь!
— Что там жути? Лучше скажи: будешь ты спасать своего Даню
или нет?
— Буду! Конечно буду! Он смерти всяческой достоин, но это
слишком жестоко.
— Так вот Юля хуже всякого болота! Она и болото, и пиявки, и
слепни, и гремучая змея и черт знает что еще! Уж тебе-то смех рассказывать! Уж
столько лет ее знаешь!
Моя образная филиппика не нашла отклика. К огорчению моему
Тамарка даже рассердилась:
— Слушай, Мама, не морочь мне голову! Не о Юле здесь речь, а
о тебе.
— Конечно, — подтвердила я.
— Так на кой фиг ты перед Женькой унижаешься? Роняешь нашу
общую женскую честь. Пошли его подальше и все дела.
— Зачем же посылать того, кто и без послания идет? —
изумилась я. — Сначала отобью у Юльки, а потом уже пошлю. К тому же, Тома, тебе
легко говорить, ты-то при муже, а я одна остаюсь, в мои-то годы.
— Ха, Мама, не смеши, — заржала Тамарка. — Ты и одна — вещи
несовместимые. Хоть какое-нибудь говно да и прибьется к твоему берегу. Кстати,
если уж так сильно приспичило замуж тебе, так может моего Даню возьмешь? Боже,
как он мне надоел!
В этом месте Тамарка оживилась и начала расписывать прелести
своего никчемного Дани, забыв, что я знаю его не первый год.
— На кой черт мне этот Сэконд-Хенд! — возмутилась я. — К
тому же за годы замужества все навыки порастеряла. Даже не знаю как мужиков
этих охмурять, а ты мне суешь своего безынициативного Даню. Он же не сумеет
меня соблазнить.
— Мама, этого и не требуется. Просто прикажу ему, и будет у
тебя жить, — жизнеутверждающе сообщила Тамарка, после чего я пришла в ярость и
не своим голосом закричала:
— Тома, ты все перепутала, мне нужен муж, а не квартирант! С
этой ролью прекрасно и баба Рая справляется! Короче, или проведи меня в зал или
ты мне не подруга!
— Потому и не проведу, что подруга, — отрезала Тамарка и,
демонстрируя возмущение, добавила: — Иди домой и не позорься.
Пока я, захлебываясь от злости, беспомощно хватала ртом
воздух, она с чувством исполненного долга удалилась.
“Боже! Боже! — подумала я. — И это мои друзья? Все как один
предали! И как теперь быть? Воспользоваться советом Тамарки? Ну уж нет! Пока
эти враги, которые столько лет друзьями прикидывались, будут водку лакать за
здоровье новобрачных, я, значит, от эфэсбэшников скрывайся?
Одна, без всякой помощи и поддержки? А ведь новоселье у
Любки дружно вместе справляли, так почему же я одна теперь за всех отдуваюсь?”
Передать не могу как мне стало обидно.
“Вот возьму и сдам этих предателей, — сгоряча решила я. —
Если поймают, скажу, что все они члены БАГа во главе с наглой Тамаркой, пускай
отмазываются.”
