Мне даже захотелось, чтобы меня поймали. С этой отчаянной
мыслью я гордо и проследовала к выходу, страшно обрадовав охрану.
“Вот выйду и сама на Лубянку пойду,” — уже мечтала я, однако
у самой двери меня вдруг осенило.
Это что же получается? Все вышло так, как подлая Юлька
хотела? И Юлька, и Тамарка, да и Женька мой, мерзавец, — все жаждут, чтобы я
отсюда ушла…
Так не бывать этому! Я буду не я, если в ресторан не
прорвусь!
К великому огорчению охраны, резко изменив направление, я
вернулась в холл и застыла у стеклянной двери, тоскливо уставившись в зал.
Мысль моя работала лихорадочно, но бесплодно, а тут еще метрдотель опять откуда
ни возьмись со своим заунывным “Софья Адамовна, Софья Адамовна”.
— Ах, не донимайте, — начала было я, но в этот момент
случайно наткнулась взглядом на свой объект, о котором за разговором с Тамаркой
совсем забыла.
Он сидел сиротливо у фонтана за столиком, накрытым на две
персоны, и о чем-то сосредоточенно размышлял. Судя по виду, горе у него
случилось страшное. Мое и рядом не лежало.
— Та-ак, — обратилась я к метрдотелю, — того мэна видите?
Отчего, полагаете, он так расстроен?
Пока метрдотель растерянно хлопал глазами, я продолжила:
— Оплатил человек столик, ждет меня, свою будущую супругу, а
вы не пускаете. Куда это годится?
Не дожидаясь ответа, я бодро оттеснила растерявшегося
метрдотеля и (как говорит Маруся) всею собой устремилась в зал, но рефлекс
сработал у охраны. Глазом моргнуть не успела, как меня схватили, будто
хулиганку какую, и теперь уже потащили к выходу.
— Это безобразие! — беспорядочно лягаясь, вопила я. — Так
беспардонно обращаться с лучшими клиентами! Ославлю на всю Москву! Следующий
роман будет про вас, негодяев!
Последняя фраза оживила остолбеневшего метрдотеля. Он дал
знак меня отпустить, после чего я тут же приступила к переговорам. Впрочем,
“переговоры” сильно сказано, говорила одна я. В красках расписав наш роман с
объектом, я настаивала на том, что столик у фонтана заказан лично для меня.
Наконец метрдотель принял решение:
— Хорошо, сейчас у него спрошу. Если все так, как говорите,
вы, Софья Адамовна, пройдете в зал.
Не стоит, думаю, описывать мое торжество, которого я не
скрывала, потому что уверена была, что объект удивится, но в гостеприимстве не
откажет — кто же откажет красотке такой?
Однако рано я торжествовала: сделав пару шагов, метрдотель
вернулся и спросил:
— Как зовут вашего будущего мужа?
Это был удар!
Настоящий удар!!!
Который я легко удержала.
— Не имя красит человека, а человек имя, — философски
ответила я и заговорщически добавила: — Мой будущий муж ниндзюцу.
— Кто-оо?!
— Ниндзюцу, если по-русски, боец невидимого фронта, и
настоящего имени его даже родителям знать не положено, а нам с вами и подавно.
Он вообще здесь с важным заданием. Речь идет о безопасности самого президента!
Ну куда, спрашивается, меня опять понесло? Бездонное
воображение, помноженное на речевое недержание, страшная вещь. Все думают, что
я чокнутая. Брякнув глупость, я испугалась, что и метрдотель так подумает и уж
точно теперь выгонит меня, однако, охваченный ужасом, он умчался к моему
объекту.
Я прилипла глазами к столику у фонтана. Метрдотель что-то
объяснял несчастному объекту, а тот коченел. Так продолжалось довольно долго,
мне показалось — вечность. Наконец объект очнулся и что-то произнес. Метрдотель
повернулся в мою сторону, туда же глянул и объект — я превратилась в салют, в
фейерверк: радостно завизжала, запрыгала и замахала руками.
…
Немая сцена длилась недолго. Объект кивнул, метрдотель
посеменил ко мне.
Глава 19
МЕЧ, КОТОРОГО НЕТ
Вязнут мысли. Мелькают лица. Туманны контуры. Все нереально.
Нет ответов!
Сумитомо спрашивают, он говорит, не понимая. Его вновь
спрашивают, — он молчит.
О чем они? Зачем? Слово — игла, движение — боль.
Посланники правительства изумлены святотатством. Брезгливо
смотрят на Сумитомо.
“Куда исчез светлый праздник? Где Аой Мацури? Где друзья?
Нужно спешить… Божественный Микадо… Великая честь… Итумэ… Чудная Итумэ… Где
она?”
Мысли бьются, путаются в помраченном сознании. А когда
удается осознать реальность…
“Саке одурманило? О Боги! — в отчаянии думает он. — Ничего
не помню. С мечом на Микадо… Как жить? Немедленно сэппуку! Невыносимо
бесчестие! Прочь позор!
Сэппуку! Сэппуку! Сэппуку!”
— Меч! Дайте меч! — кричит Сумитомо.
Бьется о дубовую дверь.
Бесстрашна стража. Нет ответа. Но…
Его услышали. Посланник сегуна возглавил следствие. Семь
дней ждал Сумитомо. Далек путь из Эдо в Киото. Неделя неведения. Хуже смерти
бесчестие!
— Меч! Дайте меч! — исступленно требует Сумитомо.
Семь дней. Сознание постепенно очистилось. Мир обрел
четкость, мысли связность.
Прибыл посланник сегуна!
— Ты не достоин чести свершить сэппуку, — процедил
придворный самурай, состарившийся в эдосском замке. — Тебе с позором отрубят
голову. За покушение на божественного Микадо, — отводя глаза ответил старый
придворный.
— На Микадо?!!
Ужас в голосе Сумитомо достиг невообразимых высот.
— Вздор!!!
— А сэппуку не может быть и речи, — все так же глядя в
сторону, повторил посланник сегуна. — Ты не преступник, ты святотатец. Простить
можно сумасшедшего, но ты рассуждаешь здраво.
— Я покушался на…
Сумитомо от ужаса запнулся.
— Покушался и сам не знаю? Возможно я сумасшедший? — у него
пересохло в горле.
— Не стоит лгать, — бросил вельможа. — Не унижайся! Тебя
опознали. Лицо, доспехи, все видели, — ты атаковал колесницы. Видели как лежал,
подстреленный лучниками стражи. Хозяин “веселого дома” в “огражденном месте”
рассказал: ты уходил под утро и вернулся со следами крови.
— Я лежал подстреленный? Уходил и вернулся? Хозяин…
Сумитомо от негодования потерял дар речи.
— Да. Стрела оцарапала тебе шею.
Сумитомо провел рукой под волосами. До этой рваной рваны,
покрытой струпьями, ему не было дела, но он опустил голову. Прикрыл руками
лицо.
