Видимо я снова не только подумала, потому что Люба опять
ответила:
— Нет, слава богу, он жив и здоров на радость всему народу.
Жив —здоров и знать желает какая сволочь на него окрысилась.
Я ахнула.
— И кроме меня, следовательно, сволочи не сыскали, во всей
нашей огромной стране, — возмутилась я.
— Сама видишь, что не сыскали. Президент требует ответа на
свой, государственной важности вопрос, а ответа нет ни у кого. Просто
удивительно, Соня, что тебя не подстрелили, — вновь загоревала Люба и
оптимистично добавила: — При попытке к бегству.
Удивительно уже стало и мне самой. Лопухнулся что-то
Владимир Владимирович. Шлепнул бы меня, и мой молчаливый труп как злейшего
врага государства представил. Хоть на такую меня полюбовался бы президент, все
ж приятно предстать пред его очами — да и некогда мне живой.
Шутки шутками, но, думаю, пояснять не стоит, что еще больше
захотелось мужика в фуфайке отыскать.
— Думай, Люба, думай, — нервно попросила я. — Если не я из
гранатомета стреляла, то кто же стрелял? Не ты же?
— Так не было там меня, мусор выносила. Как обычно утречком
вышла с ведром (мусоропровода нет у нас), а обратно в дом не пускают, просят
ждать. Начала ждать, а тут и вас с Валериком потащили. Перепугалась я! Просто
кошмар!
Люба очень выразительно закатила глаза и деловито отметила:
— Потолки в этом туалете дюже красивые. Мы с Валериком
большой ремонт затеваем, так я теперь все подмечаю.
“Ха! Они с Валериком уже большой ремонт затевают, а у меня
даже полы в доме немытые. Чем я хуже? Почему в покушении подозревают только
меня?”
— Не хуже ты, а лучше, — утешила Люба.
Повадилась мысли чужие читать, или и в самом деле крыша моя
едет.
— Мы обычные серые обыватели, — ответила Люба на мой немой
вопрос, — потому нас и не трогают, ты же отличилась уже многократно, так почему
бы тебе и на президента не покуситься? Пришло же тебе в голову романы писать.
От тебя теперь всего можно ждать, ты же у нас как бы писательница. Нормальные
люди книг не пишут, они их даже не читают.
Ну как тут не обидеться? Вот она, зависть человеческая!
Нет-нет, да и пробьется сквозь тонкую пленку воспитания. Люба прекрасная
собеседница, если речь идет о фингалах Славки, икоте Машутки и животе Ванюшки,
но не дальше этого. Когда же Люба берется рассуждать о моих романах, о
творческом отражении, воспроизведении действительности в художественных
образах… Короче, о настоящем искусстве…
Нет, не хочу обижать подругу. Имея столько детей, обо всем
рассуждать разучишься — здесь только можно завидовать ее женскому счастью.
— Люба, давай вернемся к нашему важному вопросу, —
проникновенно попросила я. — Выходит ты видела как нас с Валерой увозили.
— Да! Да! — яростно подтвердила Люба.
— Сколько же времени прошло с тех пор, как ты покинула
квартиру?
— Да минут пять, не больше.
“И тут не обманул полковник, — подумала я. — Люба вышла, а я
очнулась, увидела мужика в фуфайке, он бабахнул, через три минуты начали
ломиться в дверь, секунд сорок мяли бока Валерию, потом полковник влетел, и нас
скрутили. Да, от ухода Любы до нашей поимки прошло пять-семь минут. Но куда же
мужик тот делся? Не растворился же он.”
Пока я размышляла, Люба заскучала и с тоской поглядывала на
дверь.
— Сонь, я пойду, а то неудобно, — промямлила она.
— Что — неудобно? — возмутилась я. — Меня ловят, а тебе
неудобно? Скажи лучше, мог на другой этаж убежать тот чертов мужик?
Люба замотала головой:
— Нет, не мог. Наш дом крепко охраняется, дежурный на каждом
этаже, а жильцы сплошные сотрудники.
Я удивилась:
— И старая дева?
— Она бывшая, уже на пенсии, но верь мне: не побежит к ней
никакой мужик. Разве что с Белой горячки. Из нашей квартиры — сама понимаешь —
бежать некому.
Рядом живет сам полковник. Он начальник этой охраны, ну и
парализованный у меня за стенкой…
— Тоже бывший сотрудник?
— Он нет, его покойная жена. Она получала квартиру. А
парализованный по другой части был, но все в прошлом. Теперь он хоть и мужик,
но…
И тут глаза Любы наполнились ужасом.
— А-ааа! — закричала она, зажимая рот ладошкой. — В фуфайке
он, говоришь, был?
— Да, в новой фуфайке.
— Цвет? Какой цвет?
— Цвет редкий, синий.
Люба сползла по стенке:
— Точно! Я видела ее!
Глава 20
— Синяя стеганая фуфайка, вся гарью покрыта, — задыхаясь от
возбуждения, поведала Люба.
— Точно! — возликовала я. — Точно покрыта гарью, чем же еще
ей покрытой быть после гранатомета? Ха! Значит был! Был мужик! Где? Где ты
фуфайку видела?
— В шкафу у парализованного, — растерянно ответила Люба.
Я опешила:
— А зачем ты лазила в его шкаф?
— Ну как же, мы же с Валериком ему помощь оказывали,
родственница попросила.
— Чья родственница?
— Да парализованного. Племянница или фиг ее знает кто ему
она. Девица, очень симпатичная блондинка, каждый день приходит, оплачивает
сиделку, сама ухаживает за ним, опекает. Думаю, из-за квартиры. Больше же
наследников у парализованного нет, вот она на квартиру и нацелилась.
— Хорошо, черт с ней, как ты попала в шкаф?
Люба всплеснула руками:
— Соня, как бедно люди живут! Как бедно живут! Пустая
комната…
Очень тяжело разговаривать с Любой — тут у любого не
выдержат нервы.
— Как ты попала в шкаф? — гаркнула я.
Только после этого она ответила:
— Одеяло старое подарила и сама положила парализованному в
шкаф, глянь, а там, под тряпками, фуфайка.
Я уж не стала допытываться почему любопытная Люба, пользуясь
беспомощностью парализованного, полезла в его тряпки — не до того мне было, вся
в раздумья ушла.
Раздумья оказались бесплодны.
— Это что же выходит? — в конце концов спросила я. —
Парализованный что ли на президента покушался?
Люба замахала руками:
— Что ты! Что ты! Он лежит, как бревно. Два раза в неделю —
по пятницам и субботам — его в инвалидное кресло грузят и на прогулку спускают,
родственница часик другой по скверу повозит, а чаще просто бросит в сквере его,
и, пока он воздухом дышит, по делам своим убегает, а на обратном пути завозит
парализованного обратно. Вот и вся его жизнь, все остальное время лежит,
бедолага, чисто бревно.
