— Тогда ничего не понимаю.
— Сама не понимаю ничего, но фуфайка там, в шкафу, до сих
пор валяется под моим одеялом.
Я пристально посмотрела на подругу: Люба очень меня любит,
сомнений нет, и я, хоть и зла, тоже очень ее люблю. С детства крепко дружим.
Пропитались друг другом насквозь, однако, на это не глядя, ясно мне то, что о
нашем с ней разговоре будет сегодня же…
Нет, не сегодня — со свадьбы Люба поздно домой придет.
Завтра же узнает о нашем разговоре Владимир Владимирович.
Так уж устроена Люба — пугливая она, и ничего с этим не поделаешь, боится за
всех: за себя, за мужа, за подруг и за их мужей, но больше всех за своих детей.
Не станет Люба рисковать, как приказали ей, так и поступит.
“Даже зла за это на нее не держу, — обреченно подумала я. —
Такова жизнь. Такова Люба.”
— Вот что, — строго глядя подруге в глаза, сказала я, —
завтра же утром напишешь отчет о проделанной работе.
Она бестолково захлопала ресницами:
— О какой работе?
— Тебе сказали в случае чего, ну если я выйду на контакт,
писать отчет?
Люба испуганно кивнула.
— Вот и напишешь что в ресторане видела меня, и все, что
здесь было, подробно опишешь: драку, то да се, только, умоляю, не пиши одного,
умоляю, забудь про фуфайку и парализованного. Надеюсь ты не говорила еще про
фуфайку?
Люба отрицательно помотала головой и нервно облизала
пересохшие губы.
“Боже, как боится, — ужаснулась я, — полные штаны от страха.
Еще бы, толпа детей. Если не так что, там не церемонятся: в два счета прикроют
Валеркин бизнес — вся семья будет лапу сосать, чтобы не сказать хуже.”
Над Любой и в самом деле нависла угроза. В таких условиях
мне даже стыдно было подругу просить, но ничего другого не оставалось. Скрепя
сердце начала ее убеждать.
— Подумай сама, — сказала я, с болью глядя в ее,
переполненные страхом глаза, — наш разговор никто не слышал, следовательно про
фуфайку знаем только ты и я, следовательно о ней можно в отчете не поминать.
— А если тебя поймают?
— Что я, дура? Клянусь: про фуфайку не скажу и про
парализованного не скажу — невыгодно мне.
— А если пытать будут? А если бить? Тогда крайней окажусь я?
А у меня дети! — плаксиво заключила Люба.
“Она права, — подумала я, — у нее дети. У меня, кстати, тоже
ребенок.”
Вспомнив про Саньку, я продолжила с новым энтузиазмом:
— Вот что, дорогая, может поймают, может не поймают, может
скажу, а может и не скажу, но вот если скажешь ты, тогда меня точно и поймают и
пытать будут! Хоть дай клятву, что не бросишь на произвол судьбы моего Саньку,
сиротиночку.
Для убедительности я всхлипнула. В глазах Любы отразился
ужас, ужас, толкнувший ее на героический поступок.
— Хорошо, — выдохнула она, — не скажу. Про фуфайку и
парализованного промолчу.
Я облегченно вздохнула: раз пообещала, точно не скажет. В
порядочности Любы не сомневалась никогда. Уж чего-чего, а этой глупости у нее
навалом, сама не раз пользовалась.
— Могла же я про фуфайку и забыть, — Люба тут же начала
выгораживать себя в собственных глазах. — Опять же свадьба эта, спьяну точно
забуду, мало что подписку давала. Я же не профессиональный разведчик, память-то
у меня нетренированная, мало о чем мы с тобой говорили. А-аа!
Она так закричала, что даже у меня чуть пупок не развязался.
— Я же должна о тебе сообщить! Должна сообщить! Боже! Я же
обещала! Забыла совсем!
“Да-а, Люба моя совсем не разведчик. Совсем не разведчик, и
хотела бы видеть я того разведчика, который такие сложные поручения ей дал.”
Пришлось снова ее уговаривать:
— Успокойся, страху мало, выйдем сейчас из туалета, я
уметнусь, а ты сообщишь. Только смотри не перепутай, не сообщи раньше, чем я
уметнусь.
Люба таращила глаза и нервно лепетала:
— Да, да, сообщу, не сообщу, не сообщу, а потом сообщу.
Я схватила ее за руку и потащила к выходу. Однако нас
(точнее меня) поджидал сюрприз: у самого входа в дамскую комнату Тамарка
энергично беседовала с …
Харакири. Точнее, не беседовала, а всячески пыталась эту
беседу прекратить, но Харакири впился в нее клещом и садистски требовал тысячу
долларов. Ясное дело, такое требование Тамарка переживала мучительно, а потому
очень обрадовалась, увидев меня.
— Мама, — закричала она, — иди скорее сюда.
Я тут же клещом впилась в Любу (чтобы раньше времени куда
надо не сообщила) и прямо с ней бросилась к Харакири.
— Артем! Почему тебя так быстро выпустили? — страшно
нервничая (Люба пыталась вырваться), спросила я.
— Не знаю, взяли и выпустили, — тоже нервничая (и Тамарка
пыталась вырваться), ответил он.
— Но зачем ты сюда прибежал? — возмутилась я. — За тобой же
мог “хвост” притащиться.
Само собой, Харакири не подумал о “хвосте”, ему ли “хвостов”
бояться? Его, непутевого, вон как быстро отпустили.
— София, я не знал, что и ты здесь, — устыдившись, принялся
оправдываться Харакири. — Знал бы, уж точно не пошел бы, ждал бы Тамару в
офисе.
Услышав это, Тамарка энергично задергалась, пытаясь
вырваться и убежать, но Артем держал ее крепко, так же крепко и я держала Любу,
которая следовала примеру Тамарки и тоже хотела улепетнуть.
Эта Люба поломала мне все планы. Я же собиралась хорошенько
потрепать нервы подлому Женьке, раз подфартило мне с Сергеем. Этим своим новым
Сергеем знатно можно нервы потрепать, он просто создан для этого — Женька умер
бы от ревности. Э-эх!
А теперь как же быть? А тут еще и Харакири всю обедню
испортил — неровен час эфэсбешники нагрянут и меня схватят.
— Артем, — закричала я, перекрывая Любу и Тамарку, которые,
конечно же, тоже не молчали, — мне нужно срочно сматываться, но я хотела с
тобой поговорить.
Может со мной смотаешься?
— А зачем тебе сматываться? — удивился Артем. — Если мы до
сих пор еще разговариваем, значит за мной не следили.
“А ведь он прав,” — подумала я.
— Что тут происходит? — наконец заинтересовалась Тамарка. —
Мама, невозможная, уже куда-то влезла опять?
— Она покушалась на президента, — неожиданно брякнула Люба.
Ничем, несчастная, не лучше меня — тоже плохо собой владеет.
Тамарка с большим подозрением посмотрела уже и на Любу и
сказала:
