Харакири заржал, Сергей же был чрезвычайно серьезен. Он
внимательно рассматривал Лавра и, безмерно меня удивив, неожиданно спросил:
— А про то, что тут из гранатомета стреляли, ты что-нибудь
знаешь?
— Стреляли, не стреляли, какая мне разница. Не вникаю я. Мне
весь этот шум даже в кайф. В наш дом теперь даже тараканов без проверки не
пускают. Так что фраера облизнутся. Не добраться им до меня. А там может и
Васька сыщется. Тогда заживу.
— Отпусти его, — приказала я Сергею, цепко державшему Лавра
за руку.
Он выразил опасение:
— Не сбежит?
— Слышал же, что бежать ему некуда, — напомнил Харакири и
добавил: — Да и мы с ногами, догоним.
Сергей нехотя Лавра отпустил и воззрился на меня с немым
вопросом.
— Отойди, пожалуйста, метров на десять, — ласково попросила
я его и грозно обратилась к Харакири: — Иди, покури там в отдалении. Мне с
человеком потолковать по душам надо.
— Одну тебя не оставлю с бандитом, — взбунтовался Харакири.
— Говори при мне.
— При тебе не получится, — начала было я, но, изменив
тактику, скороговоркой на ухо ему шепнула: — Слишком много свидетелей, не
расколется. Иди, я потом тебе все расскажу.
Харакири двинулся следом за Сергеем, но на лице его были
написаны большие сомнения.
Я ждала. Вдруг Сергей остановился, с опаской глянул на
Лавра. Сколько тревоги было в его глазах! Когда же на меня устремились его
сапфиры, было в них столько любви…
Глава 33
ХАРИМА
Часто появляется Сумитомо в доме отца. Исполнен сыновней
почтительности, весел.
Что влечет его? Оставил он беспорядочный образ жизни.
Отчего?
Харима!
Новая песня поселилась в душе поэта, не вытеснив, но затмив
прекрасный мотив по имени Итумэ.
“О, Итумэ! Бледная тень, ставшая лишь “росой эфемерной”…
Встретимся в мире ином…”
А Харима…
Лицо ее лучезарней цветов молодой вишни. Даже затворник
скалистой пещеры не сдержит вздоха. Прервет медитацию.
Сумитомо не уставал повторять Хариме:
— Как давно я не был рядом с тобой.
— Но вы были только вчера, — краснея, напоминала Харима.
Сумитомо, истинный поэт, отвечал стихами:
… Не то чтобы я не видел тебя,
Не то чтобы видел,
Но вспоминая тебя,
Я грущу целый день…
Еще больше краснела Харима, изредка лишь позволяя себе
влюбленными глазами взглянуть на Сумитомо.
Но настал день, мрачный вернулся Сумитомо из Киото.
— Время пришло, — сказал он Хариме, с болью глядя на ее
поникшие плечи. — Пора, видно не будет мне счастья. А там… Боги и Будды решат…
— Ждать я готова всю жизнь, — прошелестела Харима, впервые
глянув прямо в глаза Сумитомо. — Знаю, вы хотите добра. Значит так будет.
Харима закрыла глаза. Процитировала “Мэн-дзы”: “Тем, кто
любит других и пользу приносит, счастье дарует Небо, тем, кто клевещет, вредит,
Небо приносит беду…”
“Прекрасное образование дал ей отец, — порадовался Сумитомо,
наслаждаясь ритмом китайских стихов. — А как хороша! “Когда она улыбнется, все
красотки шести дворов исчезают.” Я не теряю трон, лишь жизнь могу потерять. О,
Харима! Кому нужен воин, потерпевший бесчестие? Может ли он снискать уважение?”
Сумитомо ответил возлюбленной тоже китайскими стихами:
“Душа моя в холодном облаке движется к Восточной столице.
В этом мире тлена и суеты жизнь оправдана долгом.
Сколько лет я тащился по жизни, созерцая цветы, вкушая вино!
Время настало! — Ветер, иней и снег на заре.”
Смело подняла глаза Харима, твердо молвила:
— Нет иного пути, господин. Я буду ждать… ваших писем.
Вновь потупилась, тихо продекламировала:
“Лишь увижу след вашей кисти,
Слезы хлынут, как ливни.
А слов,
Что б ответить как должно,
Смогу ли найти?”
Сумитомо пришел в восторг.
— Ты так искусна, можно ли еще послушать?
— Десять тысяч стихов написала, вас, господин, ожидая. Если
один лишь отметите, счастлива буду. Верю, вы возвратитесь, хоть и надежды
немного.
Возвратитесь… И тогда буду вам читать…
— Что ж, хватит стихов, Харима, — едва сдерживая волнение,
сказал Сумитомо. — Если Боги даруют удачу, а Будды расположение, вечным будет
союз наш. Но… Пора! Нужно исполнить гири!
* * *
Оставшись наедине с Лавром, я сразу взяла быка за рога.
— Зачем ты стрелял в президента? — грозно спросила я.
Лавр испугался и даже попятился:
— Чего?
— Не “чего”, а бабахнул из гранатомета, — заверила я, на
всякий случай хватая его за руку, чтобы сдуру не побежал.
Лавр заволновался.
— Не-е, не из чего не бабахал, — принялся убеждать он меня.
— И в руках отродясь не держал этой “Мухи”. Из нормальной волыны, из нагана там
или из чего другого это я могу, а из гранатомета, нет.
Признаться, удивилась я:
— Откуда же, тогда, знаешь, что из “Мухи” пальнули, если не
стрелял?
— Слышал, ведь не глухой. Все только и говорят, что об этом.
— Кто — все?
— Да и сиделка, и Далилка, и Любка-соседка. Все говорят
между собой.
Ха! Все уже говорят о моей “Мухе”! Куда только ФСБ смотрит?
— А что говорят-то? — заинтересовалась я.
Лавр усмехнулся:
— Что это страшная тайна, что приказано было об этом молчать
и все подобное. Меня же они за мебель принимают, а я, хочешь — не хочешь,
слушаю.
Должна сказать, что на самом деле я Лавра в склонности к
покушению на президента не подозревала. Было очевидно, что Лавр этот специалист
по блатному делу и ни на какие идейные соображения от рождения не способен, как
и на сильные поступки, касающиеся разногласий с властями. Он раб своего эгоизма
и действительно от кого-то скрывается, а под паралитика закосил лишь от страха.
