Вздохнув, Жанна подошла так, чтобы увидеть лицо мужа. Возможно, Раймон задремал…
Он не спал. Он смотрел в сад тяжелым немигающим взглядом и перевел его на Жанну, когда она приблизилась. Повисло молчание, которое Раймон нарушил через несколько мгновений:
– Присядьте, прошу.
Жанна опустилась в соседнее кресло, которое обычно занимала Элоиза. Происходящее казалось нереальным, будто это не жизнь, а пьеса: актерам позабыли раздать роли и теперь бедняги играют как могут, импровизируя на ходу. Раймон поднял руку с бокалом, отпил маленький глоток и поинтересовался:
– Желаете вина?
– Да, – сказала Жанна.
Второго фужера на столе не наблюдалось, однако, вместо того чтобы позвать слуг, Раймон решил проблему оригинально – протянул свой бокал жене. Жанна взяла и глотнула вино, темное и сладкое, как запретная надежда. Пить из бокала мужа оказалось похожим на причащение. Ты пробуешь Господню кровь и его тело, и через это Бог становится ближе.
Шевалье де Марейль и вправду сделался немного ближе. Совсем чуть-чуть.
О происшествии в саду он говорить не стал, как будто ничего не стряслось. Вместо этого заметил:
– Кусты хорошо подстрижены.
– Я велела садовникам не торопиться и уделять каждому достаточно внимания.
– Вы тщательно следите за всем. Это похвально. И арендаторам вы нравитесь. Они говорят, что вы не пропускаете их праздники, зимой помогали, когда кончались припасы.
– Они живут на нашей земле, естественно поделиться с ними ее благами.
– Ваши рассуждения революционны, но пускай. – Он переменил позу и сел прямее, взял со столика бутылку и отпил прямо из горлышка. Судя по бульканью, вина там оставалось предостаточно. Значит, Раймон не пьян. Если бы он беспробудно пил, Жанна встревожилась бы больше.
– Я вроде помощника главнокомандующего, а они – солдаты. – Нужно говорить на понятном ему языке. – Негоже смотреть, как солдаты голодают. Когда придет противник, они не смогут сражаться.
Раймон покосился на нее и усмехнулся краем губ.
– Вы полагаете, я ничего не знаю о земледелии?
– Нет, но вас долго не было…
– Что вы вообще знаете обо мне, Жанна?
Звук этого имени в исполнении шевалье де Марейля показался ей почти… постыдным. Он как-то так его выговорил, что руки покрылись мурашками.
– Я знаю, как вас зовут, – произнесла Жанна, улыбнувшись в ответ. Не стоит делать этот разговор слишком тяжелым.
– Уже неплохо.
– Я знаю, что вам около тридцати и родились вы в августе.
– Мне тридцать один, Жанна. Что еще? – Похоже, игра начала его забавлять.
– Вы стали офицером рано, пошли по стопам отца. Он умер, когда вы уже служили. А ваша мать… Она скончалась, когда вам исполнилось четыре. Мне сказала мадам Батай, и я читала семейные летописи, – добавила она поспешно. – Мне было интересно узнать о семье, в которую я вошла. У вас нет братьев, сестер и близких родственников.
– Поэтому отец и позаботился о том, чтобы мой брак был устроен, – проговорил Раймон, отведя взгляд. – Наследство. Его нужно передать.
– Мой отец дружил с вашим и говорил, что тот был достойным человеком. Великодушным и добрым.
– В самом деле. Возможно. – Он отпил еще глоток из бутылки. – Прошло уже много лет, и я почти забыл это.
– Мадам Батай говорит, что вы приезжали в Марейль обычно зимой, когда войска вставали на зимние квартиры. Проводили тут самое холодное время года и уезжали снова в начале февраля. Наверное, вам непривычно быть в Марейле летом?
– Не знаю, – сказал он, – я вообще не думал о том, что стоит к чему-то привыкать.
Это высказывание поставило Жанну в тупик. Что Раймон имеет в виду?
– Но к войне вы привыкли. – Она знала, что ступает на тонкий лед, и ничего не могла поделать с собою. Она боялась Раймона и безумно интересовалась им. Каждый его жест, каждое слово, каждая интонация были драгоценны.
– Это моя жизнь.
– Наедине со смертью?
– Со смертью все и всегда наедине.
– Я знаю.
Он посмотрел на нее по-другому: не рассеянно-изучающе, а пытливо.
– Вот как? Такая молодая девушка что может действительно знать о смерти?
– У меня была сестра, и она умерла. Аньес. – Имя выговаривалось с трудом. – Может быть, вы помните ее. Она была на нашей свадьбе.
Раймон покачал головой.
– Все было… стремительно, а я так и вовсе плохо запоминаю лица. Она была похожа на вас?
– Да, очень похожа, хотя и старше меня. И мы были близки.
– Мне жаль, что ее больше нет.
– Мне тоже.
Бутылка снова булькнула. Жанна подумала – и тоже сделала глоток вина.
– А ваши родители? – спросил Раймон. – Надеюсь, они в добром здравии?
– Да, как я и писала вам. Они шлют вам привет.
– Ну, отсылайте ответный, – произнес он иронически.
– Непременно. Если вы пожелаете их навестить, двери их дома всегда открыты для вас.
Жанна изо всех сил надеялась, что он скажет «нет», – и не прогадала.
– Боюсь, не в этот раз. Если ваши родители пожелают посетить нас, двери дома открыты, но сам я в Руан не поеду.
– Они слишком стары, чтобы путешествовать. Я напишу им о том, что вы их не забыли.
– И солжете, – обронил Раймон безмятежно, – я о них совсем не думал. Поэтому – да, забыл. Но вы солгите, конечно, эта светская ложь спасает в тех случаях, когда сказать правду значило бы причинить боль. Ложь во спасение, простится на небесах. Да, Жанна?
Возможно, он пьян больше, чем показалось, ошеломленно подумала она. Иначе как еще объяснить эту режущую откровенность?
– А вам не хотелось бы, чтобы я лгала?
– Только светски, моя дорогая супруга. Негоже огорчать стариков. Это на небесах не прощается.
Она сглотнула. Если сейчас сказать ему…
Нет. Жанна помнила его лицо не далее как пару часов назад, в саду. Раймон встанет, посмотрит спокойно, а затем убьет одним ударом в висок. Свое будущее после признания Жанна представляла приблизительно так.
Нет ей ни прощения, ни спасения.
Но как же он нравился ей – сейчас и тогда, когда она впервые его увидела! Она помнила: был солнечный день, яркий и сочный, какие не так уж часто выдаются на дождливых нормандских берегах. Жанна как раз вышла из дома, чтобы сорвать несколько ранних роз для украшения стола в малой гостиной, когда шевалье де Марейль проехал в ворота, остановил коня и спрыгнул на землю. Он не видел девушку, укрытую за ветвями кустов, а она замерла, боясь пошевелиться и выдать себя. Подбежал конюх, взял поводья жеребца, и шевалье кивнул слуге, а затем снял одну за другой тонкие кожаные перчатки и размял пальцы, в задумчивости глядя на окна дома. И вот в этом движении рук, в осанке, в повороте головы Жанна увидела столько красоты и силы, сколько до сих пор ей видеть не приходилось. Она и не подозревала, что люди могут быть настолько прекрасными.
