Лошадь Раймон решил не брать. Раны заживали, однако незачем тревожить их лишний раз, иначе Норбер начнет кудахтать, как курица, только что снесшая яйцо. И чтобы выехать верхом из замка, нужно открывать ворота. Для пешей прогулки такие сложности не требовались.
В стене, окружающей сад, имелась небольшая, окованная железом дверь, которая в случае опасности закрывалась еще дополнительной железной решеткой. Сейчас решетка была поднята, да и не так просто вышибить подобную дверь, запертую и на ключ, и на засов. Пройдя по саду, утопающему в жемчужных предрассветных сумерках, шевалье отпер дверцу (ключ провернулся в замке неожиданно легко), закрыл ее за собой, по узкому деревянному мостику пересек ров и начал спускаться к реке. Раймон неоднократно совершал подобные прогулки в детстве. Ему нравилась тишина еще сонного мира, когда птицы молчат, люди спят, и все, что слышно на лье вокруг, – это шелест ветра в кронах да лепет ручья.
В долину стекся туман, словно молоко, уже становившийся прозрачным. Выпала роса, намочившая сапоги Раймона, и постепенно выплывали из полутьмы очертания деревьев, кустов, камней. Еле заметная тропинка спускалась прямо к воде. Здесь имелась небольшая заводь, а рядом с нею – холм с плоским камнем на вершине, покрытым мхом. Раймон дошел сюда и обрадовался, что за прошедшие годы ничто не изменилось. Сколько же лет он не приходил в эти места? В последний раз это было осенью, и мокрые листья прилипли к камню, и тогда Раймон не стал сидеть, а взглянул на реку и отправился обратно. Это было в октябре, после смерти отца.
Сейчас те тяжелые минуты если не забылись, то подернулись пеплом времени. Раймон уселся на камень, отстегнул от пояса и положил рядом шпагу, без которой не выходил никуда и никогда, даже в собственную гостиную. Здесь река делала плавный поворот, и вода шумела на невысоких порогах. Над нею стлался туман, лежал рваными плоскими лоскутами, а деревья на той стороне были видны уже очень хорошо.
Тут, в природном безмолвии, думалось гораздо лучше, чем в храме. Вчерашний день оставил у Раймона скомканное чувство непонимания и тревоги. Мысли о том, как любезна была Жанна с Бальдриком, не покидали его. И этот кузен, принесший непонятные вести и явно ими расстроивший жену… Раймон решил, что расспросит Жанну, но позже. Вдруг эти новости и вправду нехороши – о болезни близких, или какие еще гадости может приготовить судьба? А с недавних пор чувства Жанны начали волновать его в некоторой мере. Это было непривычно, как будто ступаешь на тонкий лед и не знаешь – выдержит или подастся под ногой, разбегаясь трещинами.
Раймон сидел, не шевелясь, скрытый от ненужных взоров ветвями разросшихся кустов орешника (хотя кто станет бродить у реки в такое время!), и благословенная тишина затопляла разум, позволяя отряхнуть шелуху и мыслить четко. Это походило на его сны, в которых никого не бывает, кроме животных и – незнакомки иногда. Она не снилась Раймону уже несколько дней. По правде говоря, он немного по ней скучал. И хотя во снах она не произносила ни слова, ему казалось важным, чтобы она приходила.
Словно бы ответом на свои мысли Раймон то ли услышал, то ли почувствовал шаги. Шла лошадь. Равномерные удары копыт о землю говорили, что движется она неторопливо, и всадник, если он имелся, не подгонял ее. Может быть, одна из крестьянских лошадей, которых мальчишки выгоняли в ночное, отбилась от табуна и теперь бродит вдоль реки? Тогда надо будет ее поймать, отвести в замок, а потом выяснить, кому принадлежит ценное имущество. Однако в этот момент лошадь показалась из зарослей, и Раймон остался сидеть, где сидел, будто превратившись в изваяние. Всадник был – вернее, всадница.
Он узнал Жанну сразу: с холмика отлично было видно ее белокурые волосы, сейчас не уложенные в сложную прическу, а вольно рассыпавшиеся по плечам. Всадница была босиком и, кажется, лишь в ночной рубашке или нижнем платье, на которое накинула плотный плащ. Его пола качнулась, приоткрывая босую ногу, прижавшуюся к боку смирной белой лошади, и у Раймона вдруг пересохло во рту. Жанна ехала без седла (потому, наверное, и шагом), но держалась так уверенно, будто сызмальства занималась верховой ездой. Возможно, так оно и есть. Большинство знатных дам предпочитают кареты, а те, кто держится в седле, – специальные платья и хлысты. Жанне ничего из этого не требовалось, по-видимому.
Она заставила лошадь спуститься к самой воде; копыта уверенно ступали по слежавшемуся песку. Раймон думал, что Жанна сейчас спешится, однако она не остановилась, направив лошадь прямо в воду. Здесь дно спускалось полого и не было ям, коряг или камней, о чем, по всей видимости, девушка прекрасно знала. Лошадь двигалась в воде неторопливо и плавно и остановилась, лишь зайдя по брюхо. Вода намочила край плаща Жанны, однако та не обратила внимания. Она наклонилась, почти улегшись на спину кобылы и обхватив руками ее шею; лошадь фыркнула и принялась пить, шлепая по воде мягкими губами. Туман плыл и клубился вокруг животного и всадницы, застывших в точно таком же безмолвии, в каком находился и Раймон.
Он сидел, стараясь ничем не выдать своего присутствия и радуясь, что ветви кустов надежно скрывают его. В картине, открывшейся его взору, имелась та великолепная завершенность, что и во снах, – только сейчас вместо незнакомки была Жанна, замершая в объятиях зарождавшегося утра. Лошадь подняла голову, с морды ее срывались капли; она задергала ушами, однако не сделала ни шага, словно оберегая всадницу. Раймон понял, что свет изменился, и, повернув голову, увидел, как вершины деревьев стали темно-золотыми. Значит, солнце показалось из-за горизонта. Туман истончался, редел, просвечивая свадебной вуалью.
Тогда, видя бледное лицо невесты под покрывалом, в плохо освещенной часовне, Раймон не чувствовал свершения таинства. Он устал, хотел побыстрее покончить со всем этим и возвратиться туда, где его ждали и где он был нужен. Ничем особым не отозвались в его сердце слова священника, никак не откликнулась душа, когда он сжал руку новобрачной. Но теперь, глядя на Жанну, Раймон испытывал все то, что должен был тогда: волнение, предвкушение, трепет.
Давно он так не хотел женщину.
Когда-то Матильда показалась ему желанной, и оставалась желанной, но и только. В Жанне, понял Раймон, больше, чем одно лишь желание обладать ею, гораздо больше, а всего остального он не знает, потому что не искал никогда. Ему не нужна была влюбленность, он прекрасно обходился без этого, война – вот его истинная возлюбленная. И он всегда оставался перед собою честен, так что и теперь не следует лгать.
Жанна приподнялась и осмотрелась, словно очнувшись ото сна, а потом мягко потянула поводья, разворачивая кобылу. Верно, пора возвращаться, дом уже проснулся – конюх ведь вывел лошадь для хозяйки и открыл ей ворота, иначе Жанна не попала бы сюда. Восходящее солнце позолотило реку, превратив бледное туманное утро в роскошное, сияющее видение, и светлые, почти белые волосы наездницы покрылись позолотой, а кожа словно засветилась. Жанна приподняла намокший плащ, снова открыв на несколько мгновений изящную лодыжку. Призрачный эльф исчез, осталась женщина, похожая на богиню. Лошадь выбралась из воды, шумно вздохнула и скрылась в перелеске, унося всадницу от нескромных взоров. И только тогда Раймон понял, что все это время почти не дышал.
