Он видел, Матильда искренне верит в то, что говорит. Козырь не поддельный. И это было невыносимо, мучительно больно.
– В таком случае жду вас вскорости у себя, – сказала она и, не дожидаясь ответа, прошествовала к двери. Даже не оглянулась на прощание.
Раймон с минуту стоял, сжимая кулаки, а затем решительно зашагал в спальню.
Он распахнул дверь и увидел Жанну, которая, по всей видимости, проснулась недавно и еще не успела даже волосы расчесать – сидела на краю постели, проводя пальцами по спутавшимся прядям, и казалась такой невинной и честной, что на мгновение Раймон подумал: пусть это все окажется плохим сном. Он ничего не хотел говорить ей, ничего не хотел спрашивать. Однако минута слабости ушла. Он должен знать.
Шевалье де Марейль прикрыл дверь, дабы слуги не подслушали разговор, и спросил негромко у жены, радостно подавшейся ему навстречу:
– Как скоро вы собирались рассказать мне… Аньес?..
И, увидев, как она сжалась, словно от удара, до боли стиснул кулаки.
Значит, огромная ложь все-таки существует.
А он, наивный, подумал, что это не так.
– Вы знаете, – произнесла Жанна хрипло, не спрашивая – утверждая.
Она так ждала его возвращения! Было еще рано, и можно провести в постели часть утра, а уж Норбер присмотрит, дабы супругов никто не побеспокоил. Однако радужные планы Жанны разбились о выражение лица Раймона, когда он вошел в спальню. А произнесенные им слова были настоящим ужасом. Кто-то рассказал ему.
– Да, я знаю, – сказал шевалье де Марейль все тем же опасно негромким голосом. – И как жаль, что не от вас. Я полагал, между нами нет тайн, моя дорогая… как же мне вас называть теперь? Даже супругой не могу, ведь вы мне не жена, правда?
– Раймон! – взмолилась она.
– И вы не Жанна. А я не счастливый муж, как полагал всего час назад. Я вдовец. Вот так история! Та, которую я считал супругой, сидит напротив меня живая, но при этом я овдовел за одну минуту! Что за анекдот.
– Позвольте мне объяснить вам… – Она вскочила и приблизилась к нему, однако Раймон отшатнулся от нее, как от зачумленной. – Я объясню!
– Поздно, – презрительно бросил он, – вы упустили свой шанс. – И повернулся к двери. Не ударил, не оскорбил, однако Жанна понимала: если он сейчас выйдет из комнаты, она потеряет его навсегда.
И тогда она глубоко вздохнула, возвращая себе ту решимость, которая опиралась на ее любовь к Раймону и еще теплившуюся надежду, и, обойдя мужа, загородила ему путь. Она понимала, как смешно выглядит, должно быть, – маленькая, босая, в одной ночной рубашке – растрепанный воробей! Но ей было все равно. Она должна объяснить Раймону. Другого шанса не будет.
– Не далее как вчерашним вечером, – произнесла Жанна холодно, копируя тон супруга, – вы клялись мне, что впредь будете выслушивать до конца тех, кто желает вам что-либо объяснить. Вы сожалели, что не дослушали Бальдрика де Феша, и это едва не завершилось печально. Я не прошу вас прощать меня или делать еще что-нибудь, кроме одного. Выслушайте, а потом судите. Да, я лгала вам, и один Бог знает, сколько горя это доставило мне и как сильно ранило вас. Я знаю, что вы человек честный даже там, где другие соврут и не заметят этого. И если мои слова хоть что-нибудь еще значат для вас, если вы действительно желаете знать правду, то вы обязаны выслушать ее – именно как человек честный, который сам разберется до конца. Кто бы вам ни рассказал о моем поступке, вы выслушали только одну сторону. А если уж судите, надо знать и то, что скажет обвиняемая. Больше мне ничего не нужно. Но это нужно вам.
Раймон молчал. Жанна подумала, что сейчас он отодвинет ее с дороги и просто выйдет или же отшвырнет в сторону (слишком уж свирепым был его взгляд!), однако шевалье де Марейль поступил по-другому. Он развернулся, прошествовал к своему креслу у камина и насмешливым жестом указал Жанне на второе. И она пошла. Она не знала, каким чудом ей удалось уговорить Раймона и что он предпримет, когда выслушает все, только не собиралась больше ничего утаивать.
Жанна села, выпрямив спину, и, глядя в глаза мужу, рассказала ему все.
О маленькой девочке, которая выросла и не желала выходить замуж за незнакомца.
О том, как жила ее семья и на какой грани стояла.
О том, как ее, Аньес де Кремьё, уговорили стать обманщицей – и она согласилась, потому что не видела иного выхода, а наблюдать, как умирают от голода мать и отец, было выше ее сил.
О предприимчивом кузене Кантильене и заложенном ожерелье.
Она рассказала обо всем, почти ничего не утаив. Почти.
Когда Жанна закончила, шевалье де Марейль некоторое время молчал. Но когда заговорил, голос его звучал уже не так яростно, как некоторое время назад.
– Мадам, вы рассказали мне трогательную историю, разумеется… Что не отменяет сделанного вами. Вы совершили ужасающее преступление, разве вы не понимаете этого?
– Еще более ужасающее, чем вы думаете, – обронила Жанна.
– О чем вы?
– Это из-за меня умерла сестра. Это все из-за меня.
– Вы убили собственную сестру? – Кажется, Раймон не мог поверить услышанному. – Но вы только что сказали, что она скончалась от лихорадки!
И тогда Жанна выкрикнула то, о чем молчала до сих пор и не говорила никому, даже Богу. Бог и так знал.
– Она умерла, потому что я захотела вас! Потому что нас учат быть осторожней с нашими желаниями, но мы летим, как мотыльки на огонь, и понимаем, что сгорим, слишком поздно! Я увидела вас и на некоторое время пожелала, чтобы вы достались мне, а не сестре. Черт вас побери, Раймон! Я влюбилась в вас тогда, когда вы приехали, хотя вы едва ли меня замечали. Я даже думала о том, чтобы расстроить свадьбу – не всерьез, ибо не могла бы так подвести семью. Но после вашего отъезда Жанна умерла, и это я виновата! – Горячие слезы покатились по щекам, прокладывая огненные дорожки. – Я невольно пожелала ей смерти, и да, я убила ее – своим желанием обладать вами, быть рядом с вами, одной только проскользнувшей мечтой об этом!
Раймон молча слушал, и Жанна не могла остановиться.
– А потом я приехала в Марейль и влюбилась в него тоже, и поняла, что хочу здесь прожить всю свою жизнь, с вами. Но вы не ехали и не ехали. Я писала вам, и вы вдруг ответили. Это было чудом. О, поверьте, каждую минуту мне было стыдно, что я обманываю вас, хотя Элоиза и подбадривала меня, напоминая, ради чего этот обман. Но она сама себе лжет, а может, просто мне не говорит. Я вижу, что ей трудно. Она не любит такое, но ради меня готова была поступиться своей жизнью и честью, всем! А мы с вами писали друг другу письма, и я надеялась, что вы приедете однажды, и вот вы приехали, еще лучше, чем я помнила, и я влюбилась в вас снова, я влюблялась каждый день и каждую минуту, ненавидела себя за это и тут же благодарила Бога, что Он ниспослал мне это чудесное чувство. Я люблю вас, я хочу быть вашей, с вами, и в этом не было ни капли лжи, никогда! Даже когда вы об этом знать не знали, Раймон, я любила вас, и если вы сдадите меня властям, что будет совершенно справедливо, я претерплю это, и последними словами моими будут те, в которых я снова вспомню о своей любви и пожелаю вам счастья. Пока она есть у меня, пока вы, как мне показалось, готовы ответить мне тем же, я боюсь на самом деле только одного – что сейчас вы мне не поверите. – Она сердито вытерла слезы тыльной стороной ладони. Хватит плакать. – Ни смерти не боюсь, ни позора, ни тюрьмы. Боюсь, что вы выйдете сейчас за дверь и не взглянете на меня больше.
