ХХ. СВАДЬБА ВИКТОРА И АДЕЛЬ
Шел октябрь 1822 года. Генерал, граф Гюго на свадьбу к сыну не приехал. Свадьба была в доме Фуше. Потом все выехали свадебным эскортом на бал, который был назначен в большом зале Военного Совета. Старик, Пьер Фуше подсуетился, ради своей дочери. На балу был гостем и наставник Феликс Бискара, который со стороны наблюдал за своим некогда подопечным, Эженом Гюго, стоящим у окна, который ему был ближе по духу, нежели Виктор. Тот стоял в нервном возбуждении, глаза говорили о боли, с которой ему явно было тяжело справиться. Он не отводил глаз с танцующей пары, Виктора и Адель. Они были счастливы, он, же был подавлен ревностью, своим горем. По шепоту губ, можно было понять, что он проклинает своего брата. К Бискара подошел веселый и гостеприимный Абель, который был распорядителем на этой свадьбе. Наставник, отведя в сторону брата Виктора и Эжена, тихо сказал, – Я, Вам, просто советую обратить внимание на Эжена. Не дай Бог! Он покрутил пальцем у виска, продолжая, – Я за ним, уже час наблюдаю, что-то в нем я нахожу странное. Абель повернулся, с интересом посмотрел на брата, что стоял у окна, зло, бормоча, – Предатели! Предатели! Абель и Бискара подошли вдвоем к Эжену, взяв его под руки, увели с уговорами, тот шел, сопротивляясь, оглядываясь на танцующую счастливую пару. Никто из гостей ничего не понял, все считали, что Эжен изрядно пьян, провожали его взглядами сожаления, что, мол, тот напился и теперь пропустит самое интересное.
Молодые были счастливы, ничто не омрачало их радость. Так долго ждали они этого дня. Каждый из них заслужил, те минуты счастья. Ночь была вожделенной, ее ждали. Они вошли в спальню, чтобы отдаться пристрасти, с которой боролись несколько месяцев. От этого их отделяла, еще незакрытая дверь. Наконец Виктор Гюго закрыл дверь в юность, отрочество, детство. Адель стояла у двери, замерев дыхание, она словно боялась нарушить тишину в этой комнате. Гюго подхватив на руки Адель, по ходу целуя, то в губы, то в волосы, то в шею, понес свою маленькую жену на кровать. О, как долго они ждали этой ночи. Столько месяцев воздержания, делали их более любопытными. И сейчас любопытство присутствовало в одном и другом. Он осторожно положил Адель на большую в свадебном убранстве кровать и начал ее раздевать, соприкосновения с ее телом обжигало кончики его пальцев. Он наклонялся, касаясь ее сосков. Она напоминала мраморную статую Венеру, именно таким был оттенок ее кожи, так маняща, пахнущая молоком. Она в трепете снимала одежду с него, касаясь горячими губами его сосков. Он и она были в возбужденном состоянии, снимая и сбрасывая всевозможные женские подвязки, в волнении он шептал, – Если, тебе будет больно, скажи, ладно? Адель на него смотрела пылко, кажется, ее сейчас это меньше всего волновало, она была накалена до предела, сказала, – Ладно! Но думаю, что будет мне приятно. Я это чувствую. Он с благодарностью посмотрел на нее, мягко улыбнулся, – Милая, Адель! Его рука скользнула у нее между ног, она с закрытыми глазами стонала. Он купался в каскаде ее волос, пряча свое лицо, немного стесняясь, между ними это было впервые. Она была томная в ожидании его последующих действий, невольно поддалась силе его объятий, в них, словно, потерялась, ее тело дрожало. Он водил по щекам, губам своими тонкими с маникюром пальцами, она ловила их приоткрытым ртом, обдавая пылом. Его поцелуи спускались, все ниже и ниже. Поцелуи были пылающими и влажными. Адель, разомлевшая от вожделения, была открыта его порыву «взять» в таком манящем откровении, тело было без изъяна, большая грудь, округлые ягодицы и осиная талия. Гюго брал ее с любовью и страстью. По его телу пробегала дрожь. Кровь била в голову, висок пробивало, так, что ощущался пульс вен. Он прижал ее к своему телу, держа в объятьях крепкими, но в тоже время нежными руками. Их тела были в напряжении. Поцелуи были, столь беспорядочными, пылающими, при прикосновении к телу, была ощутима новая волна дрожи переходящая в страсть. Их ритм движений, сбил ритм дыхания, им казалось, что они вообще не умеют дышать. Мраморное тело Адель было накрыто разгоряченным телом Гюго, он был неистов с ней, она стонала. Пожирающий ее страстью мужчина, словно очнулся от наваждения, с испугом спросил, – Тебе больно? Адель отрицательно покачала головой, вцепившись в его плечи своими руками, пылко шептала, – Нет, продолжай! Я тебя хочу! Гюго ей отвечал ритмичными движениями страстными поцелуями, как раб Адель, что возле ее ног, страстно шептал, – Я твой! Ты моя! Адель стонала, в экстазе вскрикивая, – Да! Да! Да! Твоя! Это было единение тел, сердец и душ. Новобрачные заснули, лишь под утро в тесных объятьях. Тесная кровать во время секса, теперь им была велика. Они спали, прижавшись, друг к другу. За окном, уже серел рассвет.
Утром, домашние боялись огорошить новостью молодых, которые так долго и сладко нежились в постели, вдруг ни с того, ни сего, взять и сказать им, что случилась трагедия. Бискара, все, же настоял, постучавшись, он вошел в спальню к молодым и сказал, – Прости меня! Но я с плохой новостью. Эжен сошел с ума. В глазах Адель был просто – ужас. А у Виктора в глазах, та не переданная словами – боль, испуг за своего брата. Он, одевшись, тут, же поспешил за Бискара. То, что они увидели, войдя в комнату Эжена, повергло в ужас, он при зажженных свечах, которыми была до отказа заполнена комната, крушил мебель и рубил ее на куски саблей, с такой неистовой злобой, что все были шокированы и напуганы. Тут, же отправили известие отцу в Блуа, тот тут, же вернулся с тем, же экипажем в Париж. Отец, увидев своего любимца, розовощекого некогда крепыша, Эжена, сам чуть не сошел с ума, он был подавлен. Новобрачные были приветливы, генерал Гюго, как мог, их радушно поздравил. Но, все, же поспешно решил уехать и забрать с собой Эжена. Это был отцовский порыв, прийти на помощь сыну, взять ответственность за него на себя. Все в доме Фуше все-таки с облегчением вздохнули, когда они уехали. Такое пережить, да еще в день свадьбы. Если быть суеверными, то это плохой знак им, Виктору и Адель. Однако в это не верили и не ждали никаких бед в будущем.
ХХI.РОДЫ
За окном серел рассвет, с улицы доносился топот лошадей, что переменились с ноги на ногу, экипаж стоял в ожидании, все могло произойти, в квартире Гюго, там идут роды. Габи лежала на диване, вся мокрая, пот по ее телу бежал ручьями. Она боялась. Кормилица, молодая, грудастая дама, держала ее за руки, доктор, тоже весь взмыленный стоял в ногах, принимал роды. Казалось, что этим родам не будет конца, ребенок явно противостоял появлению на этот ему незнакомый белый свет, в котором он боялся умереть. Доктор посмотрел на кормилицу, кивнул, показывая на область живота, та сразу, же поняла, что надо надавить на живот роженицы, чтобы плод вышел из утробы матери. Она легла своим не маленьким весом на живот Габи, та начала кричать. Гюго был за дверью, стоял, прислонившись к ней, слушая, что там происходит. Ему запретили стоять над душой, как выразился доктор, и съязвила кормилица в один голос, произнеся, – Уйдите, Месье отсюда – вон! Мы Вам не мешали дитя делать, не мешайте нам принять его на свет божий. Габи выла волчицей, так, что по телу каждого из присутствующих бежали от мороза мурашки, она издавала вопль, скорее это было ругательство, кричала, – О, Иштенем! (О, Боже! Ó, Istenem…) О, Курво Оньят, де фай! (О, мать…, как больно…A kurva anyját, de fáj!) От того, что это был незнакомый для окружающих язык, надрывный, гортанный, это так пугало «языческим», непонятным. Доктор, буквально тащил на божий свет младенца. Наконец, он закричал, что только было мочи. Доктор похлопал по попе малыша, тот от обиды, что его так встречают на белом свете, столь не радушно, плакал громко, в крик. Габи плакала от счастья. В комнату вбежал Гюго и начал кричать от радости, – Спасибо, Господи, ты мне подарил сына! От любимой женщины! СЫНА – ааа!!!
