– Не искушай малых сих, – сурово промолвил Шуазель. – Ваша матушка преступила этот завет. Она меня именно что искусила. Моя вина лишь в том, что я не устоял перед этим искушением. Я, нищий отпрыск захудалого рода, вечно голодный студент, увидел в этом искушении средство подняться из той нищеты, в которой погряз. Я желал возвыситься, но вместо этого был еще больше унижен… Просто потому, что какая-то девчонка сочла себя вправе уничтожить меня. Я долго мечтал о встрече с вами, я долго ждал этого дня, Лидия, но я его дождался.
Он усмехнулся – тихо, но так зловеще, что у Лидии мурашки пробежали по спине.
– Чего вы от меня хотите? – с трудом выдавила она и не поверила своим ушам, услышав спокойное и даже миролюбивое:
– О, ничего особенного. Я хочу вернуть вам ваш перстень. Нет-нет, погодите, не так просто… – Шуазель усмехнулся, и Лидия торопливо убрала руку, которая словно бы сама собой уже протянулась к нему. – Я хочу, чтобы вы выкупили его у меня!
Лидия скрипнула зубами. Ну вот, она так и думала! Сколько же он запросит?
– Я готова выкупить перстень, – сказала она высокомерно, потому что от сердца несколько отлегло, надежда придала ей сил, – но трудность в том, что деньги в банке мне выдают, только когда я этот перстень предъявляю! Не будет перстня, не будет денег. Вам понятно?
– Конечно, – спокойно согласился Шуазель. – А с чего вы взяли, что мне нужны деньги?
– Как? – не поверила ушам Лидия. – Вы же сказали, чтобы я выкупила у вас перстень.
– Да, но не за деньги.
– А за что?!
– Попробуйте догадаться, – хмыкнул маркиз, но Лидия, у которой вдруг ужасно закружилась голова, крикнула, теряя самообладание:
– Перестаньте надо мной издеваться, мсье Шуазель! У меня нет сил разгадывать ваши загадки! Говорите, что вам нужно!
– Не догадываетесь? – тихонько ухмыльнулся он. – Неужто не догадываетесь?!
Лидия замерла и словно бы даже дышать перестала.
Ах, наглее-ец… Нет, она даже поверить боялась! Он что, возмечтал обладать ею?! Он что, решил, будто графиня Нессельроде задерет сейчас перед ним юбки, отдастся ему, этому презренному, этому презираемому…
Никогда! Никогда!
Боже мой, она еще ни разу не изменила своему Дюма, и воспоминание о нем, таком нежном, таком предупредительном любовнике, который всегда заботился о ее наслаждении, который все ей позволял, потому что доверял, который и сам вел себя так, что Лидия ему совершенно доверяла, который собирался сделать ее героиней нового романа и таким образом прославить, – это воспоминание настигло Лидию и заставило сжаться ее сердце. Не о муже подумала она в эту минуту – Дмитрий как мужчина давно перестал для нее существовать, сделался совсем чужим, посторонним человеком! – а о любовнике.
Да как же можно?! Да разве сможет она отдаться этому мстительному, этому злобному, этому коварному, похотливому… Кто знает, не станет ли он избивать ее, обладая ею, чтобы унизить сильнее и подчеркнуть свою неограниченную власть над ней?!
И из глубин памяти всплыло вдруг какое-то воспоминание… Обрывок разговора двух горничных, случайно услышанный полувзрослой девочкой, какой тогда была Лидия. Это произошло здесь, в Париже, как раз когда разворачивался бурный роман матери с Шуазелем и она лелеяла планы забрать его с собой в Россию! Одна горничная сказала другой: «Слыхала, как графиня орет благим матом? Небось французишка этот ее не только дерет, но и колотит!» – «Неужто?! – ужаснулась вторая девушка. – Да как же она, барыня, терпит этакое?» – «Так и терпит, что оно ей всласть! – хохотнула первая горничная. – Слыхала, в народе говорят: кто дерет да бьет, с тем жена долго живет, а коли только дерет, она к другому пойдет!»
Тогда Лидия уразумела лишь одно: мужчина, которого предназначили ей в мужья, бьет ее мать, будет бить и ее – ее, которую никто в жизни пальцем не тронул, даже отец, и даже мать, отвешивающая горничным оплеухи направо и налево, не била дочку… Гордость Лидии встала на дыбы. Это было еще одним черным камушком в чашу Шуазеля. Именно этот разговор горничных, хоть она и не отдавала себе в этом отчета, подстегнул ее к тому, что она предприняла, дабы избавиться от него.
Никогда в жизни! Ни ради чего на свете! Подумаешь, перстень! Да что такое этот перстень?
Конечно, Нессельроде придут в ярость… Но ведь Лидия может сказать, что на нее напали грабители! Да-да, напали! И ограбили, и отняли все деньги, полученные в банке, и перстень отняли… Про неудачную игру она, конечно, и словом не обмолвится, а все свалит на неизвестных грабителей.
Только бы сбежать от Шуазеля! Выпрыгнуть и…
Нет, карета едет слишком быстро. Надо заставить Шуазеля ее остановить. Притвориться сломленной, испуганной, сделать вид, что она прямо сейчас лишится сознания, что ей дурно, ее укачало… И, как только лошадь начнет сбавлять ход, Лидия выскочит вон и бросится бежать, бежать!
– Ну-ну, – ворвался в ее мысли насмешливый голос Шуазеля. – Ох, представляю, чего вы только себе не навоображали, каких ужасов! Или, наоборот, каких соблазнов? И не мечтайте, моя красавица. Я вас и пальцем не трону. Вы мне не нужны. Я хочу обменять перстень вовсе не на ваше тело, а на жемчуг. Тот самый знаменитый жемчуг, с помощью которого вы меня погубили!
* * *
Миновал этот ужасный день, который принес Наденьке такие волнения и переживания, а на другой, 9 ноября, прибежала ее приятельница, Софья Сухово-Кобылина, модная художница, сестра Александра Васильевича, – прибежала совершенно вне себя, почти безумная, рыдающая, и в ужасе прокричала, что ее любезный брат только что взят под стражу по подозрению в убийстве московской модистки и купчихи Луизы Симон-Деманш…
Наденька сама не знала, как она не грянулась в обморок сию же минуту, как эту весть услышала. Только присутствие мужа заставило собраться с силами.
Впрочем, ее ужасу, ее внезапной бледности никто не удивился – небось побледнеешь тут, узнав, что добрый приятель твоего супруга, светский человек, который только вчера самозабвенно вальсировал на твоем балу, – хладнокровный убийца!
Разумеется, добрейший господин Нарышкин принялся уверять Софью, что не верит, не верит вздорному обвинению, и Наденька, немного оправившись, принялась ему вторить с тем же пылом, однако в глазах у нее так и стояло искаженное яростью лицо ее любовника, она так и видела Луизу в этом ее бархатном, с собольей оторочкой, салопчике, упавшую в угол кучей скомканного тряпья…
Что, если она тогда же ударилась головой – и умерла? Что, если Наденька присутствовала при нечаянном убийстве? Или убийство – уже не нечаянное, а намеренное! – свершилось минутой позже, когда Наденька убежала, а Луиза все же нашла в себе силы подняться и вознамерилась броситься вслед за исчезнувшей соперницей, но Сухово-Кобылин не хотел бы этого допустить и снова ударил надоевшую любовницу… Да не кулаком, а чем-нибудь тяжелым, например бронзовым шандалом, который стоял в его кабинете?! Ударил – и нечаянно убил. А потом…
