Генри был просто ошеломлен. Его так легко обмануть. Как преступник возвращается на место преступления, так Джун все время говорила о наркотиках. Ей нужно было постоянно рассуждать на эту тему, но при этом она яростно отрицала, что когда-либо их принимала (ну, разве что пару раз). Из обрывков воспоминаний у Генри начинает складываться цельная картина. Увидев всю глубину его отчаяния, я испугалась.
— Нельзя так безоговорочно верить всему, что я говорю. Я иногда делаю слишком поспешные выводы.
Но я знала, что права.
И тогда Генри вынес единственный на моей памяти приговор из области морали. Он сказал, что наркомания — свидетельство неполноценности личности. Именно это сделало их отношения безнадежными.
Мне стало безумно жаль Генри, когда он начал задаваться вопросом, насколько сильно любила его Джун, и сравнивать ее любовь с моей. Я защищала Джун, убеждала, что она любит его по-своему и что эта любовь нечеловеческая, фантастическая. Но я бы не бросила его, как она, — это правда. Генри прав: больше всего на свете она любит себя. Но именно эта любовь сделала ее интереснейшим персонажем.
Генри иногда удивляется тому, что я восхищаюсь Джун. Вчера вечером он сказал:
— Сначала ты очень хотела, чтобы Джун вернулась. Теперь ты этого уже не хочешь, я прав?
— Да. — И я призналась еще во многих желаниях и страхах, хотя никогда раньше не отвечала на его расспросы о своих любовных связях.
Однажды Генри крепко обнял меня и попросил:
— Подтверди, что ты не обманула меня. Мне было бы от этого очень больно: скажи, что ты не врала.
Он так произнес это, что я подтвердила. Я выдала свою тайну, зная, что не должна была этого делать, но я не смогла поступить иначе.
Быть может, раздражать и злить мужчину очень приятно, но обнимать Генри, срастаться с ним воедино кажется мне гораздо большим удовольствием. Я чувствую, как его тело расслабляется, вижу, как он засыпает, счастливый. На следующий день я могу снова включить свою женскую защиту, возобновив необязательную и ненавистную войну. При ярком свете дня я имею право выстрелить в Генри раздражением, ревностью, страхом, раз ему это нужно. Нужно ему, Генри, Вечному Мужу. Ему нравились его страдания с Джун, но при этом он с радостью отдыхает от них со мной.
Между нами состоялся очень интересный разговор о том, как все начиналось. Генри хотел поцеловать меня в день, когда мы впервые остались наедине, гуляя по лесу и разговаривая о Джун.
— Но признайся, что для тебя в самом начале это была просто игра? — спрашиваю я.
— Не совсем. В Дижоне — да, у меня появлялись жестокие и холодные мысли о том, как тебя использовать. Но когда я вернулся в Париж и увидел твои глаза… О, Анаис, какой взгляд был у тебя в ресторане сразу после возвращения! Это меня и сразило. Но твоя жизнь, твоя серьезность, твое окружение испугали меня. Я бы очень долго раскачивался, если бы ты не…
Теперь я смеюсь, вспоминая, как прочла ему из красного дневника описание своего сна про его творчество. Это я разрушила стену между нами, потому что мне отчаянно хотелось, чтобы он узнал меня лучше. Генри говорит, какой неожиданной женщиной я для него оказалась. Я подчинилась импульсивному чувству смело и дерзко. Возможно, я просто быстрее поняла и предугадала, что Генри и я?.. Или всему виной наивность?
Мы признаемся друг другу в смехотворных сомнениях. Я воображала, как Генри говорит Джун: «Нет, я не люблю Анаис. Я поступаю так же, как ты: она может быть мне полезной». А он представлял, как я буду презрительно отзываться о нем уже через несколько месяцев. Мы сидим на кухне и обмениваемся дикими порождениями нашей извращенной фантазии. Все это может исчезнуть от одного ласкового прикосновения. Я сижу в пижаме. Генри положил руку мне на плечо, и мы смеемся, обсуждая, какая из наших выдумок может оказаться правдой.
Меня страшно мучает контраст между чувственностью Хьюго и Генри. Неужели Хьюго не может стать более сексуальным? У него все происходит слишком быстро. Он считает себя феноменальным мужчиной, потому что может овладевать мной шесть ночей подряд, но делает это слишком быстро и суетливо. Даже после оргазма Генри продолжает меня ласкать дольше и нежнее. Его легкие поцелуи, как капли дождя, остаются на моем теле почти так же долго, как жгучие ласки.
— Ты когда-нибудь бываешь сухой? — дразнит он меня.
И я признаюсь, что иногда Хьюго приходится пользоваться вазелином. Внезапно осознаю всю значительность этого признания и не знаю, как себя вести.
Прошлой ночью во сне я прикасалась к пенису Хьюго, как научилась это делать с Генри. Я ласкала его и сжимала в руке. В полусне мне казалось, что рядом лежит Генри. Когда Хьюго возбудился и вошел в меня, я окончательно проснулась и была глубоко разочарована. Мое желание угасло.
Я люблю Хьюго не страстно, но нежно — это тоже крепкая связь. Я никогда не брошу его, пока он хочет видеть меня рядом. Мне кажется, что моя страсть к Генри рано или поздно прогорит.
Я создана для мужчин, у которых физиология не на первом месте, — таких, как Хьюго, Эдуардо и даже Алленди. Генри может обойтись и без меня. И все-таки мне странно видеть, как я его изменила: его личность стала более цельной, он реже нападает на ветряные мельницы и совершает меньше нелогичных поступков. Это я не могу жить без Генри. Я тоже изменилась. Я стала неутомимой, энергичной, авантюрной. Если быть до конца откровенной, я в глубине души надеюсь познакомиться с кем-нибудь еще и продолжить жить так, как я живу сейчас, — чувственно. У меня возникают эротические фантазии. Я не хочу одиночества, самосозерцания, работы. Я хочу удовольствий.
Все эти дни я занимаюсь несерьезными делами. Я служу богине красоты в надежде, что она ниспошлет мне дары. Я занята упругостью своей кожи, блеском волос, здоровьем. У меня, правда, нет новых нарядов (из-за Генри), но это не имеет никакого значения. Я покрасила волосы и вообще изменилась. В понедельник я собираюсь рискнуть и сделать операцию, после которой мой нос навсегда избавится от дурацкой горбинки.
После ночи, проведенной вместе, мы с Генри никак не можем расстаться. Я пообещала уехать домой в воскресенье и провести вечер с Эдуардо. Но Генри сказал, что поедет в Аувесьенн вместе со мной, что бы ни случилось. Я никогда не забуду этот день и эту ночь. Горничные отсутствовали, и весь дом был в нашем распоряжении. Генри исследовал его и остался очень доволен. Он упал на нашу огромную мягкую кровать и поразился ее роскоши. Я прилегла рядом, и он вошел в меня стремительно, жадно.
Мы разговаривали, читали, танцевали, слушали грампластинки с гитарной музыкой. Он читал отрывки из красного дневника. Генри проникся сказочностью нашего дома, и я тоже почувствовала некое колдовство, будто Генри — существо странное, святое, могущественный повелитель слов, обладающий гибким умом. Я поражаюсь его чувствительности. Он рыдал, глядя на то, как я слушаю музыку, и не захотел читать дневник дальше, потому что его расстроила избыточная откровенность моих признаний. И это Генри, для которого нет ничего святого!
