Даже самые объемистые архивы не в силах тут помочь. Рассмотрим старый дневник Йозефа как некий архивный документ, хранящий записи подлинного свидетеля прошлого; записи говорят о событиях, которые автор не считает нужным отрицать, но которые память тем не менее отказывается подтвердить. Из всего того, что описывает дневник, лишь одна деталь высветила отчетливое и несомненно точное воспоминание: он увидел себя на лесной тропе рассказывающим гимназистке небылицы о своем переезде в Прагу; эта короткая сцена, а точнее, тень этой сцены (ибо он помнил лишь общий смысл своих слов и то, что это была ложь), — единственная частица жизни, которая, погрузившись в спячку, сохранилась в его памяти. Но она изолирована ото всего, что предшествовало ей и что за ней последовало: какими словами, каким поступком гимназистка побудила его сочинить эти небылицы? И что произошло в дальнейшие дни? Сколько времени упорствовал он в своем вранье? И как он выпутался из него?
Захоти он передать это воспоминание как короткую, забавную, осмысленную историю, ему пришлось бы включить его в причинно-следственную цепь других событий, других поступков и других слов; но поскольку он их забыл, ему ничего не оставалось, как выдумать их; не для того, чтобы сжульничать, а для того, чтобы воспоминание сделать внятным; что, впрочем, он невольно и сделал для себя самого, еще когда склонялся над строками дневника: сопляк был в отчаянии оттого, что не находил в любви гимназистки никаких признаков экстаза; когда он касался ее зада, она отводила его руку; чтобы наказать ее, он объявил, что собирается переезжать в Прагу; огорченная, она позволила ему дотрагиваться до себя и заявила, что понимает поэтов, которые до самой смерти хранили верность; итак, все обошлось как нельзя более удачно, за исключением того, что неделю или две спустя девушка, обдумывая намерение своего друга переехать, решила вовремя заменить его другим; она стала подыскивать его, сопляк догадался и не смог совладать со своей ревностью; под предлогом ее поездки в горы, куда она должна была отправиться без него, он устроил ей дикую истерику; он выглядел посмешищем; она бросила его.
При всем желании быть как можно ближе к истине, Йозеф не мог утверждать, что его забавная история в точности совпадала с тем, что он пережил на самом деле; он знал, что это было всего лишь правдоподобное, наложенное на забытое.
Я представляю себе волнение двух людей, встречающихся много лет спустя. Когда-то они часто виделись и, следовательно, думают, что связаны одним и тем же опытом, одними и теми же воспоминаниями. Одними и теми же воспоминаниями? Тут-то и начинается неувязка: у них нет одних и тех же воспоминаний; из их встреч оба хранят в памяти два или три незначительных эпизода, но у каждого они свои; их воспоминания не схожи; они не совпадают; они не сопоставимы даже в количественном отношении: один вспоминает о другом больше, чем тот, другой, вспоминает о нем; прежде всего потому, что способность памяти у разных людей разная (что могло бы стать еще одним объяснением, приемлемым для каждого из них), но также и потому (и с этим куда труднее согласиться), что они друг для друга по-разному значимы. Увидев Йозефа в аэропорту, Ирена вспомнила мельчайшие подробности их давнего приключения; Йозеф не вспомнил ничего. С первой же секунды их встреча зиждилась на несправедливом и возмутительном неравенстве.
36
Когда двое живут в одной квартире, что ни день видятся и к тому же любят друг друга, их каждодневные разговоры согласуют их память: по молчаливому и неосознанному единодушию они предают забвению обширные зоны своей жизни и говорят и вновь говорят об одних и тех же событиях, творя один и тот же рассказ, который, подобно дуновению ветерка в листве, шелестит над их головами и постоянно напоминает им, что они жили вместе.
Когда Мартин умер, бурный поток забот унес Ирену далеко от него и от тех, кто его знал. Он исчез из разговоров, и даже обе его дочери, еще слишком маленькие при его жизни, больше не интересовались им. Однажды она встретила Густава, и он, дабы продлить их беседу, сообщил ей, что знал ее мужа. Это было в последний раз, когда Мартин оказался с нею рядом, сильный, значительный, влиятельный и послужил ей мостиком к ее будущему любовнику. Выполнив эту миссию, Мартин исчез навсегда.
Задолго до этого, в Праге, в день их свадьбы, Мартин поселил Ирену на своей вилле; поскольку на втором этаже размещались библиотека и кабинет, первый этаж он отвел для своей семейной жизни — мужа и отца; перед отъездом во Францию он передал виллу теще, которая двадцать лет спустя второй этаж, полностью обновленный к тому времени, предложила Густаву. Милада, навестив Ирену, вспомнила бывшего коллегу: «Здесь Мартин работал», сказала она задумчиво. Однако после этих слов никакая тень Мартина не возникла. Уже давно он был выселен из этого дома, он и все его тени.
После смерти жены Йозеф обнаружил, что без каждодневных разговоров шелест их прошедшей жизни ослабевает. Чтобы усилить его, он постарался оживить образ жены, но убогость результата его огорчила. У нее было с десяток разных улыбок. Он напрягал воображение, чтобы воскресить их. Но потерпел неудачу. У нее был дар забавных и быстрых реплик, восхищавших его. Ему не удалось вызвать в памяти ни одной. Однажды он спросил себя: если сложить те немногие оставшиеся от их совместной жизни воспоминания, сколько займет это времени? Минуту? Две минуты?
Вот еще одна загадка памяти, более существенная, чем все остальные: обладают ли воспоминания измеряемым временным объемом? развертываются ли они во времени? Он хочет представить себе их первую встречу: он видит лестницу, которая с тротуара ведет в подвал пивной; видит отдельные пары в желтой полутьме; и видит ее, свою будущую жену, сидящую напротив, в руке рюмка водки, ее взгляд устремлен на него, на лице робкая улыбка. Долгие минуты он наблюдает за ней, держащей в руке рюмку, улыбающейся, он внимательно разглядывает это лицо, эту руку, и на протяжении всего этого времени она будет сидеть неподвижно, не поднося рюмку к губам, ничего не меняя в своей улыбке. И в этом весь ужас: прошлое, которое мы вспоминаем, лишено времени. Невозможно пережить любовь, подобно тому как мы перечитываем книгу или просматриваем тот же фильм. Мертвая, жена Йозефа не имеет никаких измерений, ни материальных, ни временных.
Поэтому все усилия оживить ее в воображении вскоре превратились в пытку. Вместо радости, что ему удалось воскресить то или иное забытое мгновение, он впадал в отчаяние из-за безмерности пустоты, обрамлявшей это мгновение. Однажды он запретил себе это скорбное блуждание по кулуарам прошлого и отбросил тщетные попытки возродить жену такой, какой она была. Он даже подумал, что этой сосредоточенностью на ее прошлом существовании он предательски отсылает ее в музей утраченных вещей и устраняет из своей настоящей жизни.
Впрочем, у них никогда не было культа воспоминаний. Разумеется, они не уничтожали ни своих личных писем, ни ежедневников, где отмечали свои обязательства и встречи. Но им никогда не приходило в голову перечитывать их. Поэтому он решил жить с ней умершей так, как жил с ней живой. Отныне он посещал ее могилу не для того, чтобы предаваться воспоминаниям, а для того, что-бы быть с ней; чтобы увидеть ее глаза, которые смотрят на него и смотрят не из прошлого, а из настоящего.
